– Вряд ли, – ответила перламутровая лиса.

– У меня есть деньги, – соврал Брим-Бом.

Лиса присмотрелась. Карликовые березы, ива, осока, переходящая в мох. Лисе без труда удалось вырвать тонкую березу. Охотник разозлился, когда она бросила дерево не ему, а рядом с собой. И уселась сверху.

– Помоги, – повторил он, уже понимая, что его дразнят.

Лиса вскинулась, ударилась о землю, обернулась Кикиморой Болотной. Перед охотником предстала старуха в платье, которое давно превратилось в травянистые лохмотья.

– Не жалко? – внучка с большим интересом наблюдала за баловством бабушки.

Она ещe ни разу в жизни не видела, как бабушка расправляется с зимняком.

Кикимора остановилась – не хватило секунды, чтобы ударить в ладоши… И зимняк исчез бы в болоте.

Кикимора Болотная поджала губы:

– Такой сюжет загубила!

Ей нравилось смотреть на охотника. Он выглядел уже не так свирепо, как тогда, когда охотился на медведя. В его глазах светилась тоска.

– Замечательная картина.

Внучка не понимала ее восторга:

– Мы опоздаем.

– Извини, заигралась, – Кикимора оскалилась. Может, помочь? Наступлю на темечко…

– Ну бабуль.

– Иду, иду. Повезло тебе, бездельник.

Кикимора и внучка снова ступили на тропинку, и она понесла их в заросли ивы. Вспорхнула ворона. Целая стая поднялась и рванула на север, сквозь частокол елей, к вершине Демьянова пупа.

Холодная болотная жижа пошла в горло Брим-Бома. Он закашлялся, дернулся вверх, отчаянно замолотил руками.

Дотянулся до ближайшей кочки, она ушла под воду, но удержала зимняка на плаву. Уцепиться за ветку березы, потянуть на себя.

Деревце прогнулось коромыслом.

– Ну! – простонал охотник.

Главное, удержаться на поверхности.

И тут ему на голову прыгнула толстая жаба. Он ушел под воду с головой. Вверху пузыри, внизу темень. Взвыл от ярости и тут же хлебнул воды. Горло царапнула нить осоки. Охотник поджал колени, выпрямил спину и ухватился за березу двумя руками, вцепился зубами.

Больше он не тонул.

Когда Брим-Бом это понял, то впервые в жизни расплакался. По-настоящему, с подвыванием, как в детстве.

– Мама, ма-мо-чка!

Он поднял лицо к небу и долго глядел, вспоминая, что там живет кто-то, кто помогает, только невозможно вспомнить того, кого не знаешь. Дождь скатывался по шее. Болото, потерявшее добычу, чмокнуло с досады…

Глава 5

–

Алмаз и бантики

Пока Брим-Бом метался по тайге в погоне за жeлтым медведем и перламутровой лисой, его брат Борис умирал от усталости. Пришлось одному чистить клетки – иначе руководство поселка запретило бы зверинцу остаться. Обычно скудное в здешних местах солнце вдруг разгорячилось, дороги размякли, превратились в болото.

Впервые в жизни Борис с братом попали в такую глухомань: поросшие мхом деревья, горы, усеянные пещерами, испещренные лишайниками. Выбрасывая мусор, Борис чувствовал себя полным дураком. «Я ненавижу этот зверинец!» – с этой мыслью он просыпался. «Я ненавижу этот зверинец!» – последняя мысль, с которой он засыпал. Бредовая идея – за один вечер навести порядок. Надо пару самосвалов, чтобы вывести хлам, который накопился.

Сняв перчатки, толстяк кинул их сверху на мусор. Поцокал пипочкой умывальника – пусто. В зеркале увидел грязное, заросшее щетиной лицо, серые глаза. Побриться бы. Надо еще сходить к колодцу или на реку, чтобы напоить скотину. Как только они здесь живут? Он вымыл руки в Оленьей поилке, вытер о штаны. Пальцы онемели от холода.

Из-под вагончика с обезьянами выскочила собачонка с вялой банановой шкуркой в пасти. Борис дружески похлопал ее по спине. Она пугливо шарахнулась, потом осторожно вернулась. Толстяк снова погладил ее, стараясь согреть пальцы собачьим теплом. Собака расслабилась, банановая кожура шлепнулась на землю. Борис подобрал ее, бросил в клетку с обезьянами. Поднялся вой, кожура моментально разлетелась в клочья. Собака испуганно тявкнула, словно обезьяны порвали не кожуру, а ее.

«Ну вот, обезьян покормил! – засмеялся про себя Борис. – Теперь можно отчитаться перед старшим братом».

– Худые, брат, времена, – признался он собаке. – И я не знаю, что будет дальше. Пусть старшой разбирается. Кто, в конце-то концов, хозяин зверинца? Пусть расхлебывает, коли зверинец – его детская мечта.

Толстяк вернулся в вагончик. Здесь было холодно и сыро. Он запнулся о стоптанный валенок, разозлился, швырнул его через плечо. Валенок ударился о золотистую рамку с глянцевой вырезкой из журнала. Борис еле успел подхватить ее. Поправил и протер рукавом фото огромного алмаза. Устроился на костлявом табурете, выпил остывший чай. Эх, подтопить бы чуток, да дров нет. Глянул в окно: над густой тайгой висел желтый свет. Он был ярким и холодным, как неоновая вывеска над магазином. Борис почувствовал себя курицей, которую для сохранности сунули в холодильник.

В этом вагончика не хватало тепла и уюта. Ни семейных фотографий, ни белоснежных кружевных салфеток, ни женского присутствия. Братья жили вдвоем. А ведь он мог бы танцевать в балете. У него были уникальные задатки, но их не развивали. Огромный алмаз в россыпи изумрудов – вот его единственная мечта, которая не оставляла его ни днем ни ночью…

Однажды он увидел фотографию в журнале «Планета» и заболел этой мечтой. Пытался забыть – ан нет! Буровит этот алмаз мозг, спать не дает. Вроде бы успокоиться надо, ведь над фотографией заголовок: «Такого не может быть!»

Молодой археолог, который предоставил фотографию, доказывал, что она подлинная… Да кто ж ему поверит? Археолог ушел в тайгу за доказательствами, да так и сгинул. Шумиха улеглась, об алмазе и археологе забыли.

Борис фотографию вырезал, вставил в рамочку и потащился с ней и зверинцем в эту глухомань. Потому что археолог уверял, что видел камень именно в этих местах, в одной из пещер Уральских гор. Он даже пытался забрать камень с собой, но не сумел сдвинуть с места.

Толстяк верил, что самородок существует, он приснился ему в детстве. Единственный цветной сон в его жизни. Алмаз горел, как прожектор, и он тянулся к нему ручонками. Он обжегся и проснулся в слезах. Если найдет самородок, ни за что не прикоснется к нему голыми руками.

Борис прижался носом к стеклу. Его окружали вершины гор: одна, еще одна, выше, ниже, дальше, ближе. В какой из них его самородок? В какой стороне искать?

Крапива свернула к дому Бабы Яги и спряталась под большой елью. Отсюда был виден ухоженный сад. В глубине стоял гараж из голубого кирпича. Крапива расчехлила бинокль и распласталась в траве. Белка перепрыгнула с ветки на ветку.

Из дома вышла Баба Яга, постояла, глубоко вдыхая, потом вернулась в дом. На деревянных стенах, покрытых лаком – лепнина, мозаика, изразцы. Тяжелые люстры из горного хрусталя. Розовая кожаная мебель. Крепко пахло полынью и дорогим парфюмом.

– Пень Догович, вынеси-ка мое кресло на веранду. Здесь почаевничаем.

Баба Яга рухнула в кресло. Несмотря на усталость, она была в полном порядке: яркий маникюр, стильное платье, изысканный макияж, туфельки на шпильке. Ядигида уныло смотрела в тарелку, есть почему-то не хотелось. Она выпила морс, буркнула:

– Ты зачем приехала?

– Фу, как некультурно ты встречаешь бабушку.

– Я тебя не встречаю, я спрашиваю. Учти, будешь наставлять меня на путь истинный – мы поссоримся. Больше лешего надоела.

Ядигида потерла воспалившуюся рану на ладони. Эта рана напоминала трезубец, и сейчас она покраснела, вздулась фиолетовыми буграми. Плохой знак. Вестник неприятных событий. Бабушка рассказала, что Ядигида родилась с этим трезубцем на руке.

– Вот скажи, кто кроме бабушки поможет тебе заполучить бантики?

Ядигида промолчала. В этих словах была правда.

– А как же твой жених?

– Жених – потом. А сейчас давай попьем чай на веранде. Помнишь, как мы сидели под синим небом и пили чай из синих чашек. Чашки еще целы?

– Чашки целы, но… тебя столько лет не было, – сказала Ядигида обиженно. – Я уж думала, тебе так хорошо жить с зимняками, что ты про меня забыла.