А вот и сам охотник бежит. Недолго думая, ель шлепнула его веткой. Охотник споткнулся, не удержался и клюнул носом сырой мох.

– Совсем обнаглели! – взвизгнула ель. – Подумать только, стреляют, портят кору. Я хочу посмотреть ему в глаза…

Ель сердито схватила охотника за шкирку, но тяжeлая дрeма вдруг навалилась на нее. Охотник, повиснув в воздухе, задeргался. Болотные сапоги – друг за другом – свалились в траву. А потом рухнул и сам Брим-Бом. Винтовка и очки улетели в разные стороны.

– Скоро начнет темнеть, – пробормотал он. Сослепу не смог разглядеть стрелки на часах. Но примерно понимал, что в запасе часа три, пока снотворное будет действовать. Главное, успеть перекантовать его в зверинец.

Он не сомневался, что попал в желтого медведя…

Элис влетела на свой этаж, стала дергать дверь. Пока она соображала, где ключи, внизу, под тяжёлыми шагами, заскрипели деревянные ступени. По спине побежали мурашки. Где же ключи? Шаря по карманам, она умирала от ужаса. Элис была обычной девочкой, а не супер-героем.

Шаги приближались…

Элис осторожно выглянула…

– Дедушка! Дед, дедушка, дедуля! – завопила Элис. Он запрокинул голову. Седые волосы промокли, прилипли к голове.

– Деда… – заныла Алина.

– Ты чего? – заволновался дед.

– Ты… меня…напугал.

Брови Петровича скакнули вверх.

– Я думала, что это желтый медведь с тополем.

– Не понял.

– Там еще охотник в него стрелял! И потом побежал за ними!

– Ну-ну.

Только дома Элис немного успокоилась. Петрович приготовил ужин. Поискал перечницу, но не нашел и махнул рукой.

Элис легла спать пораньше. Ей снились синие мухоморы с жeлтыми пятнышками на ножках. Они бегали за Элис и пытались уговорить еe насыпать в них перец. Она просыпалась, долго ворочалась, потом снова проваливалась в забытье, и мухоморы становились ядовито-зелeными с чeрными шипами.

А Петрович помешивал ложкой сахар в кружке. Чай давно остыл, а он все мешал и мешал. Он очень устал. На дворе уже ночь, в комнате полумрак. Он любил это время, никто не мешает размышлять. Сегодня он думал о лете: надо к лету обязательно закончить строительство пятиэтажного дома, которое ему поручили, кровь из носу.

Ситцевая занавеска с красными маками делила комнату на две неравные части. Большую часть занимали шкаф, кровать, тумба с телевизором, старый сундук, рядом с которым лежала мышеловка. Иногда ночью она клацала и пугала мышей. Иван Петрович специально соорудил такие неубийственные мышеловки, которые как бы предупреждали – «сюда нельзя».

С другой стороны занавески располагалось что-то вроде кухни: стол с посудой, навесной шкаф с продуктами, в углу горбатая вешалка.

«Клацк!» – сработала мышеловка под кроватью.

«Клацк!» – сработала мышеловка под окном.

И разбудили Элис.

– Дедуля? – позвала она. – А ты веришь в желтых медведей?

– Нет.

– Но мы же с тобой видели его, помнишь, в зверинце?

Дед отмахнулся:

– Может, на него банка с желтой краской грохнулась.

Такая версия разочаровала Элис.

– А я думала, это волшебный медведь из сказки.

– Спи.

Элис укуталась в одеяло, отвернулась.

Иван Петрович всю жизнь проработал на стройке. Там и женился на своей Алиночке, девчушке-хохотушке. Здесь же, на стройке, работали два его сына и дочь, пока не уехали в столицу. Петрович был не против. Теперь его радостью стала внучка, которая, наконец-то, уснула, свесив с кровати голую пятку.

«Клацк!» – это под батареей.

Петрович покачал головой, укрыл Элис. Над ее кроватью качнулась ветка сирени. В комнате сирень распускалась раньше, чем на улице. Оно и понятно: здесь топят, тепло. Пять лет назад Петрович пожалел ветку, которая упeрлась в стену барака, и просверлил в бревне дыру. А потом и рябина постучалась, и ель. Всего трудней пришлось с черемухой – она в окно заглянула. Летом ничего – то форточку для нее откроешь, то ставни. А зимой холодно. Пришлось и в окне дырку сверлить. Ох, и намучился, два стекла расколотил. Зато теперь красота в доме: и весной и летом цветeт и благоухает.

Из часов выскочила кукушка. Дед приложил палец к губам.

– Ку-ку-ку! – прокуковала она назло деду, еще громче, чем обычно.

– Щас поверну к стене, будешь долбиться, как дятел, – предупредил дед.

– Между прочим, я на работе, – кукушка посмотрела на деда одним глазом. Ей казалось, так будет презрительнее.

Петрович взгляд оценил.

– Ты пойми, ночь, люди отдыхают, – предупредил он и оторопел от разговора с железной Кукушкой. Похоже, он очень устал. Пора отдыхать.

Кукушка ударила хвостом по ветке черемухи и скрылась за резной дверцей.

Петрович выключил свет, и цветы на шторах растворились в темноте.

Ну что за напасть! Раньше Тон Мракович не замечал, как прекрасны звезды, а теперь замечает…

Раньше не замечал Кикимору Болотную, а теперь замечает… Да еще как!

В расщелине, которая уходила к вершине Демьянова пупа, сияли звезды. Великий Тон Мракович, властелин Сумрачной Тайги, стоял неподвижно, и полы его чeрного плаща чуть шевелились от ветра. Со сталактита сорвалась капля. В тишине показалось, что рухнула тонна воды. Великий надвинул на глаза широкополую шляпу, поднял руку. Раздался щелчок, как от удара молнии. Небо заволокло туманом, звезды исчезли.

Так-то лучше. На душе спокойней, когда без звезд. Он сел на трон, открыл доклад летучей мыши. В тусклом мерцании огарка свечи скакали мелкие буковки, сливались в кривую гусеницу. Попробуй-ка поймать толковую мысль. Великий Тон шевелил губами, хмурил брови, пытался осознать, что стряслось за последние сутки в тайге.

Тон всегда предчувствовал беду. Чего только не случалось за время его правление: гибель соболей, нашествие березовой тли, атака мышиного клеща. Мышей, между прочим, тогда развелось выше крыши, но все равно жалко. Был случай, когда река Чусовая поменяла русло и под Демьяновым пупом образовались пустоты. То тут, то там стали появляться провалы – карстовые воронки. Столько деревьев погибло, целыми рощами под землю уходили.

О пожарах и говорить не приходится. Тайга горела каждый год, по разным причинам, но горела.

Самое неприятное, с чем приходилось сталкиваться Тону Марковичу – это спасение детенышей зимняков. Всех людей он, как и другие обитатели тайги, называл зимняками, за то, что они не впадали в зимнюю спячку. Зимняки, по мнению Тона Мраковича, были самым бессмысленным явлением природы. А их детеныши и того хуже. Мелкие, абсолютно не приспособленные к таежной жизни. Со взрослыми зимняками он научился справляться: то волков напустит, то медведями напугает, иногда в глухомань заведет. И так промурыжит, что охота бродить по тайге пропадет навсегда.

С их детенышами сложнее. Мозгов совсем нет. Носятся по тайге, как по дворовой площадке, ни волков не боятся, ни медведей. Уничтожить детенышей зимняков – две секунды, но Тон Мраковыч поэтому и звался Великим, потому что с беспомощными не воевал. Наоборот, каждого потеряшку провожал до дома лично и сдавал родителям на руки. Убедится, что детеныш в порядке, но ненавидеть его не перестанет.

Тон захлопнул папку, щeлкнул золотыми застeжками. Большая летучая мышь, которая сидела на спинке трона, закатив глаза, слушала музыку. Он выдернул из ее ушей наушники.

Мышь ощерилась:

– На самом интересном месте!

– Давай рассказывай.

– Так я же всe написала.

– Говори! – приказал он.

Летучая вздохнула, спрятала наушники в чехол:

– И зачем, спрашивается, я всe это пишу? Сутки пишу, двое переписываю, а потом два часа пересказываю.

– Что в нашей тайге? – перебил ее Тон.

– Погода обещает быть дождливой.

Великий Тон нахмурился. На спинке трона взорвался голубой шар. Мышь тряпкой распласталась на журнале. Ее крылья натянулись, как кожа на барабане. Тон почувствовал, что ей больно, и в нем проснулась жалость. Хотя жалость – это не в его характере. Он протянул руку, чтобы ее погладить. Летучая дeрнулась и приложилась затылком о камень. Получилось больно.