Предельно упрощая, можно сказать, что как бы мне не хотелось видеть в людях альтруизм, но зачастую общество поворачивается против себя же и занимается бичеванием, находя новоиспеченные недостатки друг в друге.

Именно поэтому, говоря об остервенелом потоке пустословия, мы можем заключить, что увеличение или уменьшение главенствующих проблем в мире, в обществе никак не влияет на то сколько, о чем и в каких объемах, какими словами люди продолжат обезьянничать и ругаться, одновременно жалуясь. Это составляет главный кошмар говорения – бесконтрольный поток звуков, мыслей и слов, как эталон любой фантасмагории или какофонии, что временно лишают индивидуума понимать, где он находится. И увы, какой бы уровень тревоги не давали ситуации, люди продолжат рвать глотки, чавкать мясом ближнего и снова и снова убиваться пакостью. На фоне всего этого кошмара какой-либо намек на здравомыслие и лаконичность исчезает, как последние тени в гаснущем фонаре.

О цельности современного человека можно выразиться так: думаем о первом, говорим второе, делаем третье, а в итоге получается четвертое, о котором мы думаем, что оно первое. Настоящий же замысел отражается в бесхребетной болтовне, которая стремится утолить информационный голод. Вот только неразбериха заключается в том, что этот голод рвется изнутри наружу, жаждущий обыкновенного внимания, по сути – желания, быть услышанным. И с этой точки зрения, нам кажется, что это вполне естественно, ведь человек существо социальное, а значит, что сама охота высказаться – естественна. Однако эта прихоть в признании, чаще всего зиждется на эгоцентризме, а потому исключает хоть какое-то содержание и вместо думающего собеседника, мы получаем фалалея, – простака, чей смысл жизни: быть массовкой, думать как массовка, которая лишь умеет беседовать и разводить панику. А как мы знаем, дурной пример заразителен. Вот и получается, что вместо революции сознания, нашу жизнь берет под надзор собственный язык, распущенный и бесконтрольный, который мы не в силах ни остановить, ни перевоспитать, даже при условии прорастания маломальского мотива. Потому на выходе мы получаем весьма дурную славу человечества, погрязшее не в саморазвитии, а в удовлетворении, которое считает, что вынуждено тесниться в бездонной бочке Данаида. На чье греховное жизнеописание не хватит сотни тысяч Ватиканских библиотек, но будет обсуждаться нами снова и снова в иных формах словоизвержения: кинематограф, где вспарывают анатомию лжи и кощунства человека, эссе и очерки, где также строкой за строкой раскладывают по косточкам каждый порок. Упрощенно говоря, мы всегда отыщем способы перефразировать и сказать одно и то же.

Рассуждения таким образом, последнее представляется нами как результат деградации субкультур из-за окружающих человека условий. Нам известно, что влияние общества на личность неисчислимо важно, поэтому в случае современного оскудения речи, стоит понимать, что само выражение «культурное самоистощение» сообщает об упадке этики в теперешних диалогах.

Соответственно, отсюда делается вывод, какие именно причины вызывают патологические и причинно-следственное истощение собственного менталитета, а именно:

Первая: отсутствие прививания воспитания и моральной этики, как должное с детства, как патологии.

Вторая: самопроизвольное угасание закономерностей, уважения ближнего, нравсвенного кодекса и, безусловно, значения слов.

Самый общий вывод состоит в следующем: пока в обществе бытует блудливое обращение со словом, мы так и продолжим «переедать» друг друга, то есть культурно самоистощаться, что сущий кошмар.

О цельности современного человека можно выразиться так: думаем о первом, говорим второе, делаем третье, а в итоге получается четвертое, о котором мы думаем, что оно первое. Настоящий же замысел отражается в бесхребетной болтовне, которая стремится утолить информационный голод. Вот только неразбериха заключается в том, что этот голод рвется изнутри наружу, жаждущий обыкновенного внимания, по сути – желания, быть услышанным. И с этой точки зрения, нам кажется, что это вполне естественно, ведь человек существо социальное, а значит, что сама охота высказаться естественна. Однако эта прихоть в признании, чаще всего зиждется на эгоцентризме, а потому исключает хоть какое-то содержание и вместо думающего собеседника, мы получаем фалалея, простака, чей смысл жизни: быть массовкой, думать как массовка, которая лишь умеет беседовать и разводить панику. А как мы знаем, дурной пример заразителен. Вот и получается, что вместо революции сознания, нашу жизнь берет под надзор собственный язык, распущенный и бесконтрольный, который мы не в силах ни остановить, ни перевоспитать, даже при условии прорастания маломальского мотива. Потому на выходе мы получаем весьма дурную славу человечества, погрязшее не в саморазвитии, а в удовлетворении, которое считает, что вынуждено тесниться в бездонной бочке Данаида. На чье греховное жизнеописание не хватит хоть тысячи Ватиканских библиотек, но будет обсуждаться нами снова и снова в иных формах словоизвержения: кинематограф, где вспарывают анатомию лжи и кощунства человека, эссе и очерки, где также строкой за строкой раскладывают по косточкам каждый порок. Упрощенно говоря, мы всегда отыщем способы перефразировать и сказать одно и то же.

Теперь вы можете справедливо спросить: а как распущенность языка, можно соотнести к загребущему образу жизни? А так, что бытие человека составляет способность мыслить, искать истину, добиваясь ее при помощи красивой и лаконичной речи, применяя уместный словарный запас. Так что если хотеть найти истину, то для начала надо все подвергнуть сомнению, в том числе ваше желание фанатично рассказывать все подряд о своей жизни, и все те мысли, что стекаются в сознание, ведь даже мыслям нужна фильтрация. Чего нам как раз не хватает: способности постоянно сомневаться. Фасоня таким образом, человек легко может усомниться в показаниях своих органов чувств, в истинности логической константе. Ибо если человек может усомниться в истинности собственных суждений, то что есть истина?

Так, подвергнув все сомнению, мы можем прийти к выводу, что нет ни земли, ни неба, ни Бога, ни нашего собственного тела, ни потребности в пустой болтовне. Но при этом обязательно что-то останется. Что же останется? Останется наше сомнение – верный признак того, что мы мыслим. И вот тогда мы можем утверждать, что существуем и затем, возвращаясь сейчас с орбиты на землю, мы можем это смело установить. А существуем мы за счет того, что мыслим; прийти же к этому осознанию нам помогает язык, который поныне уродуется сплетнями и суетливым соцсоревнованием за авторитет. Здесь мы констатируем, что главный кошмар говорения – безъязыкость, которая примеряет на себя маску болтовни, похоти и прочего вожделенного греха, заменяя глубокое размышление на мысли вслух.

Отсюда нам становится ясно декартовское выражение: «cogito ergo sum» [10]. И если вы усомнитесь в истинности этого изречения, то мне придется либо отправить вас читать «Критику чистого разума» И. Канта [11], что есть адское мучение. Либо еще раз заметить, что только язык имеет такие тонкие настройки характера и темперамента личности и, если лишить человечество языка, то можно воистину убедиться в том, как оно вскоре озвереет, о чем мы доныне, повторюсь, писали в этюде. В рассуждении сего мыслить – значит не только понимать, воображать, устанавливать, но и «совершенствоваться», «самореализовываться».

Между тем исходя из вышеописанного, нам стоит заметить влияние бездумья на «свободу» развратного языка, который тотчас начинает манипулировать человеком, что в принципе звучит чудаковато, но не менее правдиво. Утопая в гадливом переизбытке разговоров, мы не замечаем, как наш язык начинает жить своей жизнью, превращая целомудрие в тошнотворный поток мыслей, не имеющий формы, которым движет эгоцентризм, желание что компенсирует общественное невнимание к какой-либо личности. А затем наша речь становится безудержной болтовней, которую всякий человек старается избегать, поскольку знает, что если речь не имеет лаконичности, то она не существует, потому что не имеет содержания и цели, а значит сказано по глупости, чтобы не разучиться говорить.