Человечество того периода еще только зарождалось и не помнит себя. Изо дня в день, из года в года, человечество выживало, а вместе с тем росли его силы, возможности, духовность и знания. И вот наступил момент, когда человека начал задаваться вопросами: откуда берутся те силы, которые дают ему возможность выживать, осмыслять, какова его природа, существуют ли какие-либо законы, ограничивающие его самосознание. По весьма точному определению Ю.Б. Гиппенрейтер [5] именно это событие поспособствовало рождению сознания, поскольку если раньше мысль первобытного человека направлялась на внешний мир, то теперь она обратилась на саму себя; человек отважился на то, чтобы с помощью мышления начать исследовать само мышление [6]. Исходя из этого, мы понимаем, что роль языка в развитии культуры человека перманентна.

Возвращаясь к трудовой деятельности, мы ясно можем ответить, что человеческое общество возникло именно на этой основе – на основе совместной деятельности. Крайние точки зрения ученых сводятся к тому, что первые слова, вероятно, появились в ходе совместной трудовой деятельности и, предположительно, это был какой-то приказ или возражение. Скорее всего, именно так, по словам Ф. Энгельса, у людей «появилась потребность что-то сказать друг другу». Первые слова вовсе могли указывать на предметы, орудия, действа. Но вскоре язык стал представлять нечто большее.

Именно поэтому, весомо и само слово. Слово играет роль расширения зон осознаваемого и оценке действительности, привнося собой более емкий и вкрадчивый анализ вещей. Каждое новооткрытое слово предстает возможность более точного самовыражения: от мимики лица, до горького ударения, указов и мысленного надсмотра воли вещей. Тем самым оно укрепляет смысл пришедшего в голову, образуя смысловую форму (мыслимую, приходящую по средству рассуждений и дум) и обретает другую форму, а именно: речевую деятельность – говорение.

История слова нам великолепно известна. Слово было придумано, чтобы расширять кругозор знаний, дабы объяснять само себя, естество мыслящего субъекта, то есть человека. Слово имеет значимость объяснять то, что видимо или прочувствованно, а также оно способствует точнейшему обмену информации индивидуумов меж собой. И вся эта история моему поколению прекрасно известна. Мы, люди, придумали слова, дабы передавать информацию настолько просто, лаконично или же точно, насколько это возможно. При этом, мы научились обуревать им, воевать им, влюблять и быть счастливыми; но от этого мир не стал лучше понимать себя, не стал лучше понимать свои проблемы, красиво говорить или же лучше изъясняться, хотя, купаясь в явном изобилии знаний сие сценарий должен был случиться, однако мы топчем обувь и бездействуем. Вместе с тем точное понимание слова как данности пикирует вниз, забывается, а на горизонте мы отмечаем, что лучше всех научились словом заполнять тишину денно и нощно ради усмирения, бушующего в нас впечатления, что ищет выход в задней мысли.

Ужасней всего наблюдать чудовищную деформацию языка, когда наш лексикон заканчивается, важно-описательные слова не подходят, или вернее, не приходят, тогда начинается скучнейшее кривлянье акцентов. Уж не знаю, как оно выглядит головою трепещущего, – со стороны это жалкое наблюдение, подражание нормальной речи в двоякой нищей форме звучания, а далее следует недружный заход за линию иронии и авторитета, что выглядит не менее бедно. Прежде всего, вспоминается сравнение Р. Барта [7] языка с кожей. Будто бы язык – это кожа, а говоря – я трусь кожей своей речью о другого.

Необходимым следует упомянуть, что, хотя язык заключает своим словом и речью образы мышления, расширяя личные (представления субъекта) области существования и границы созерцания, к великому несчастью, он всецело задействует способность свидетельствовать кто он есть, каким нравом и характером движет его обладатель. Язык, не существует в той мере, если его истинная сущность используется только в качестве обжорства, удовольствия и выговора колких фраз, поскольку его настоящее предназначение куда более универсально и гибко.

Таким образом, мой вой о массовой безъязыкости перерастает во вполне явное отвращение ко всякому, кто разевает рот да выставляет свой язык напоказ, выпустив весь свой животный мор и блуд в самой вырожденной и примитивной форме жизни – существования ради существования, как и сказа слова, ради самого звука.

Вот почему я так красноречиво и чудаковато ниже буду осыпать этот этюд подробностями о языке: ибо для меня сущий ад знать, что его смысловая форма сталась одноразовой, что мы смогли испоганить то, что ранее считалось невозможным.

Сильнодействующие высказывания сегодня теряют свою актуальность также быстро, как имя Нелли Блай в истории; будь то сказано по настроению, иль спонтанно они романтизируются какое-то время, но вскоре забываются, оставляя мысль использованной, дабы поскорее избавиться от тишины и убористости. Когда беднеет наш язык, впоследствии беднеют остальные аспекты нашей жизни: от мировоззрения, до характера и места в обществе. Стоит ли мне говорить, что из-за нашей малоречивости в существе жизни теряемся и мы, становясь легко ведомыми, просты на выбор втихомолку, но и вы заметьте, что с приходом манеры на упрощение, жаргонизмы и прочий сор, люди стали говорить больше, но не яснее. Будь слово существом, оно бы разозлилось и обиделось оттого, как с ним обращаются.

Лингвистическая одаренность более воспринимается, как неординарность индивидуума. Но почему? А потому что это воспринимается как нашинкованность, равносильная малопорядочной начитанности ради тотальной грамотности, ради какой-то редкостной интеллигенции.

Перегоняя, скажу лишь только то, что в умах людей считается за грамотность есть не более чем всеобщая образованность, словно опутывающая созерцающего, тем самым делая его своим заключенным. Она навечно заключает своего ученика не видеть и не находить нового в простом, но старом, то есть в изначально данном. Здесь стоит сказать, что богат тот, кто умеет брать корень простого, перемалывать и делать из него драгоценность, ибо будьте уверены, что если оставить новооткрытое без осмысления, то это не придаст ровно никакой пользы.

Конечно, этот текст и уж тем более автор не претендует на философскую или научную истинность, здесь мы лишь подчеркиваем свое воззрение на то, что остальные люди посчитают добродетелью. Так, например, если чтение входит в узнавание себя в чем-то абстрактном, то мне лишь хочется предугадать, что произойдет в случае безъязыкого человека. Книжки читаются сотнями, также как сжигаются и печатаются, что не значит обязательное считывание мировой классики дабы вынянчить в себе грамотность, или самостоятельное мышление, о чем бы догадался думающий человек. Однако, когда человека чересчур много читает, то у него развивается условно “библиотечное мировоззрение”, то бишь интеллигентная идеология. К величайшему сожалению, в книгах люди до сих пор видят лишь отражение мира, но не себя. Вокруг видно лишь бездумное уедство книгами, в действительности, мало кто припомнит, что суть книги заключает в себе премудрость автора и он уж точно не хотел бы, чтобы его труды стали галочкой в списке. Подобная деятельность не всегда правильно развивает язык человека; как правило, рождается грамотность, но отнюдь не житейский опыт.

Потому, с моральной точки зрения мы обязуемся бережно относиться к знаниям и не «переедать» их. Поскольку коренной смысл книги именно в олицетворении человечности: если же человек этого не делает, то это бездумно и нет в этом искры. Гонясь за поездом всезнайства люди смотрят на мир мыслями авторов, что убивает в нас натуральность мышления. Вообще, если однажды случится так, что думающий простак скажет вам: «Прямота тоже достоинство», то он окажется абсолютно прав, ибо осмысляет чем грозит ему эта образованность и грамота. Думаю, многие со мной согласятся, что нет более прискорбной болезни или наказания, чем отсутствие языка, как наилучшего универсального инструмента, чем пользуется человечество испокон веков для передачи своих чувств и мыслей: от передачи своих опасений, до идей делающих нашу жизнь более простой и безопасной.