Глубоко вдохнув, Машка воткнула наушники в свой маленький и старый телефон, подарок Виктории перед отъездом. В уши громом ударила музыка – Машка, не желая показаться трусихой, включила звук на полную мощность.

И пошла вперед, сунув руки в карманы.

До следующего поезда оставалось совсем немного.

– Чокнутая, – хохотнул Федя, глядя, как девочка неуверенно идет по шпалам. – Как намазалась сегодня, дура, а?

– Да уж, – сказал Димка, присаживаясь на обрубок трухлявого тополя. – Везет нашему классу на таких.

– А че вы хотели, – философски изрекла Таня, прижимая ладонь козырьком к глазам. – Они же нищие, и мать алкашка. Откуда там мозгам взяться?..

Шаг. Другой. Третий. Машка шла вперед, пытаясь не ощущать пульсирующую в ушах боль от громкой музыки. Ладони вспотели и задрожали. Воздух странно похолодел, словно бы чувствуя Машкин страх.

Но она шла. Помнила, как смотрели Таня и Димка, когда Федя скатился трусливо с насыпи, сбежал раньше времени. А она, Машка, должна справиться.

Она ведь смелая.

Вдалеке показался поезд – сонный машинист не заметил маленькую фигурку, бредущую по шпалам, склонившую низко голову. Машка шла, сгорбившись, и чувствовала, как вдалеке задрожал воздух, как земля под ногами едва ощутимо завибрировала, как что-то изменилось…

Поезд.

Главное, не бояться. И у нее все получится.

– Едет, – сказала Таня, привлекая внимание друзей. – Как думаете, через сколько она соскочит?

– Да вот-вот уже, – фыркнул Федя.

– Эх, ребят, чувствую, не пройдет она испытание супергероев. И не сможем мы, к сожалению, больше брать ее с собой, – с преувеличенной серьезностью сказал Дима, и все они дружно расхохотались.

Поезд мчался, громыхая колесами, не сбавлял ход. Одна, вторая, третья шпала – они мелькали перед глазами девочки. Вот тут на древесине расползлось черное масляное пятно, а тут у самых шпал пробился запоздалый зеленоватый росток. Машка вышагивала, пытаясь спиной почувствовать приближение поезда.

Ощутить кожей. Учуять что-то по запаху.

Перед глазами стоял Федька, разочарованный и бледный, и Машка закрыла глаза, настраиваясь.

Сонный машинист наконец-то заметил девчонку на путях – дал гудок, чтобы согнать ее со шпал, но Машка брела вперед, ничего не слыша. Ближе, ближе, с каждой секундой ближе.

Машка шла. Поезд выл, предупреждая об опасности.

Споткнувшись, девочка чуть не упала, но выровнялась и пошла дальше. Дрожь, звон, вибрация. Уже близко. Скоро…

– Эй, она глаза закрыла, – встревожено произнесла Таня, и Димка поднялся со своего бревна. Теперь все они вглядывались в бледное Машкино лицо, едва различимое там, вдалеке.

По вискам у Машки текли капельки пота, руки стали ледяными. Сердце стучало в ушах, перебивая даже громовые раскаты музыки. Девочка изо всех сил пыталась почувствовать.

Вот. Уже сейчас, скоро…

Поезд вновь зашелся гудком, приближаясь и приближаясь с каждым мигом. Машинист, выматерившись от души, сорвал тормоз, пытаясь сделать хоть что-то. Таня и Димка замахали руками, надеясь, что Машка их увидит, но девочка до сих пор шла с закрытыми глазами.

– Маша! – заорала Таня изо всех сил, бросаясь вперед, но Димка поймал ее за руку, не давая вырваться.

Рев.

Поезд пронесся мимо, в лицо ребятам ударил пропитанный полузабытым летним зноем и шелестом кирпичной листвы воздух. Все замерли, словно бы играя в какую-то жуткую игру, окаменевшие статуи с распахнутыми ртами.

Море волнуется раз. Море волнуется два. Море волнуется три…

Мертвая фигура замри.

Только вот застыли почему-то еще живые.

Таня в ужасе распахнула рот.

– Господи, мои наушники… – пробормотала она и отвернулась, зажимая руками рот. Ее вырвало. Страх, сковавший нутро, прорвался наружу вместе с обедом.

Поезд, тормозящий изо всех сил, замедлял свой ход – лязгая и постанывая, он напоминал исступленного старца, который изо всех сил пытался распрямить артритные суставы. Кроме этого жуткого металлического лязга в воздухе больше ничего не было – рядом зазвенел, было, последний летний комар, но, не желая отведать застывшей от страха крови, улетел.

– Она же отпрыгнула в ту сторону, да? – жалобно и тихо произнес Федя, уже не боясь своей трусости. – Она же поднимется сейчас, да?..

Димка отпустил Таню и молча полез наверх, на насыпь. Поезд почти затормозил.

Таня, едва переставляя ватные ноги, поползла следом за старостой, спортсменом и просто любящим сыном. Федя пошел за ними, но, испугавшись в последний момент, присел на сваленный тополь.

…В последний миг Машка поняла, что пора – поезд уже пыхтел ей в самую спину, щекотал лопатки тугими струями воздуха. Решившись, девочка наконец-то распахнула глаза, замешкавшись, в какую сторону ей лучше прыгнуть. Улыбнулась, нервная и взвинченная, приготовилась…

Чернота. Поезд пронесся сквозь нее, погребая под тяжелым брюхом.

Она не успела совсем чуть-чуть.

ГЛАВА 2

Аяна

Аяна сидела на продавленном диване, покачивая на руках Петьку, и от каждого ее резкого движения диван мученически скрипел старыми пружинами. Петька орал – уже не хныкал, не канючил, а орал, вырывался, весь побагровевший от натуги, молотил кулачками старшую сестру.

С самого утра у него болел живот, вздутый воздушным шаром, и Петька справедливо считал, что вместе с ним должны мучиться и все остальные члены семьи.

Только вот до боли Аяны ему не было никакого дела.

Боли душевной, не физической – никаких больных животов, только вот внутри засело что-то занозой, колет при каждом вздохе…

Аяна, прижимая к себе брата, на самом деле изо всех сил вслушивалась в происходящее на кухне. Они пришли под вечер – хмурые и невозмутимые, серые какие-то, невыразительные. Спросили у Аяны, где ее мама, прошли на кухню, не снимая ботинок, подтянули к столу стулья, сели, принялись говорить…

Из кухни тяжело тянуло табачным дымом, а вот звуков было не различить – слишком громко вопил Петька.

Аяна молчала, покачивала брата на руках.

Как только позвонили из полиции, мать потемнела лицом, но в глазах ее возник нездоровый блеск. Аяна в это время пыталась прибраться в большой комнате – уносила в мойку грязные тарелки, сгребала мусор и бутылки в шуршащий пакет, рассовывала по углам грязные вещи…

Мама тогда положила телефонную трубку на стол, замолчала, глядя куда-то в сторону. Глаза ее остекленели.

– Что? – спросила Аяна негромко. – Что случилось?

– Машка погибла, – хрипло ответила мать и поднялась с места. Подошла к шкафу, выдвинула ящик, вытряхнула оттуда немного денег. Сгорбленная старая женщина.

– Ты куда? – голос Аяны почудился глухим и едва слышным, девушка что-то продолжала механически собирать в пакет, но едва понимала, что происходит. Мир вокруг нее, казалось, стал слишком резким.

– В магазин.

– Мам, ну сейчас хоть не пей! Пожалуйста! Не сегодня! – в отчаянии вдруг крикнула Аяна, отшвырнула пакет и расплакалась. Мать смерила ее презрительным взглядом, будто Аяна снова стала маленькой и глупой девчонкой, которая ни черта не соображает.

– У меня вообще-то горе, – сказала мать и ушла, хлопнув дверью. Вернулась через час с двумя бутылками водки, села на кухне, зажав во рту сигарету, и потерялась где-то там, в клубах сизого дыма.

Аяна больше не сказала ей ни слова. Она все катала на языке одну-единственную фразу, выжигала ею себя, словно бы надеялась на большой пожар, который сожжет все дотла, чтобы ничего больше не болело.

Машка погибла.

Сейчас, когда вечернее солнце едва-едва пряталось насмешливо за крыши, заливая все вокруг розовым светом, на кухне сидели оперативники, разговаривали с мамой. Аяна подошла к окну, бережно придерживая Петьку. Тот, наконец-то разомлевший, уже посапывал, раскинув маленькие пухлые ручки.

Остановившись у подоконника, Аяна выглянула туда, в беззаботный и теплый сентябрьский вечер, где никто, практически никто и не знал, что Машка-то погибла. Маруська… Смешливая, пусть немного глуповатая и наивная, Машка всегда выделялась среди всех них, живущих в этой тесной двухкомнатной квартире на первом этаже обыкновенной пятиэтажки.