Куцые прядки волос никак не хотели заправляться за уши – Машку всегда подстригала Аяна, и девочка потом стягивала резинкой жалкие остатки прически, заливалась смущенным румянцем. Сейчас волосы чуть отросли – сальные и неопрятные, они кружились вокруг головы осенним танцем, и Машка ловила пряди пальцами, улыбаясь во весь рот.

Ей сегодня было удивительно хорошо – солнечное утро, Аяна задержалась с Петькой, а значит Машка пойдет в школу одна. Как взрослая. Обычно они шли вдвоем или втроем – порой к Машке с Аяной присоединялась толстощекая и некрасивая Лидка, еще одна сестра, но сегодня ее почему-то дома не было.

Как же все-таки чудесно на душе!

Машка кинулась к школе, распинывая сочные желтые листья, устилающие черное полотно асфальта. Девочке хотелось петь – и Машка запела, бубня себе под нос какую-то навязчивую мелодию, пританцовывала, кружась, позволяя осеннему ветру подхватить полы застиранной розовой куртки и хлопать ими, аплодируя.

Семья у Машки, как уже можно было догадаться, большая – старшей дочерью была Виктория, которую все называли именно Викторией и никак иначе. Она окончила школу, уехала зарабатывать деньги и жить красиво. Все остальные дети ей завидовали. Аяна, восточная красавица, как ее раньше называла мама, осталась за старшую, и поэтому теперь могла безнаказанно всех ругать, бить и воспитывать. Машка, честно говоря, Аяну побаивалась.

Следующим шел Санек – он казался среди детей белой вороной с короткими светлыми волосами, водянистыми глазами и щербатой кривой улыбкой. Санек приносил больше всех проблем – он ходил к психиатру и отмечался в полиции, попадал в передряги и жил в обезьяннике. Санька никто не любил.

Затем Лидка – Лидка как Лидка, с серыми короткими волосами, толстая и неприятная. Лидка часто плакала и мало разговаривала, предпочитала бродить по улицам в одиночестве. За Лидкой появилась сама Машка, веселая и беззаботная, любящая и семью свою непутевую, и весь этот прекрасный мир. Один только солнечный блеск на нашивке с розами рождал в ее детской душе огромный и беспечный восторг.

Следующим родился Илья – мальчишка появился на свет больным. Машка не помнила точного диагноза, но знала, что Илья всегда лежит на диване, скрюченный и размахивающий кривыми руками. Иногда Аяна укладывала брата в детскую коляску, откуда торчали его костлявые длинные ноги, и везла гулять, но такое настроение у сестры было делом редким.

Последним стал Петька – до его рождения прошло много времени, и вся их разношерстная семья надеялась, что больше братиков и сестричек не предвидится. Но родился Петька – рыжий и капризный, он постоянно плакал, требуя к себе внимания.

Мама нигде не работала – все они жили на детские пособия и на инвалидные брата. Папа был когда-то далеко-далеко в Машкином детстве, но потом он по пьянке зарезал друга, и его упрятали в тюрьму. В первые годы мать ходила к отцу с котомками, порой брала с собой Машку, но потом забросила это дело. Папа остался воспоминанием.

А сейчас на улице стоял конец сентября, солнце напитывало мир теплом, а в воздухе кружились светлые, чуть золотистые паутинки. Машка бежала в стоптанных кроссовках и пела, радуясь осени.

– Машка! Ты чё там горланишь?! – они вылетели из-за угла, глумливые и хихикающие Машкины одноклассники. Она остановилась, сжав в руке дубовый листик, сорванный неподалеку.

– Пою, – с улыбкой призналась девочка.

– Нам спой чё-нибудь, – предложил Влад, самый толстый и нахальный из всего Машкиного пятого класса. – А мы послушаем!

И Маша запела – задрожал в воздухе некрасивый детский голосок, девочка глотала окончания и не дотягивала нотки, но все равно пела – самозабвенно, искренне и с удовольствием. Одноклассники заржали, как кони на водопое, и, отвернувшись, бросились к школе.

Машка, не растеряв своей улыбки, побежала за ними.

В школе было душно, на входе караулила бдительная директриса, а в вазочке у охранников стоял поникший букет астр. Мелкие первоклашки с гигантскими белыми бантами сновали по коридору, стягивая куртки с плеч и переобувая ботиночки. Старшеклассники, остро пахнущие сигаретами, прошмыгивали через пост директора, втягивая голову в плечи и задерживая дыхание.

Машка, все еще сжимающая в руках дубовый листочек, весело пробежала мимо, крикнула задорно:

– Здрасьте!

Директриса поджала губы, но поздоровалась глухо.

Забившись в уголок у лестницы на втором этаже, Машка уселась прямо на бетонный пол и достала из ранца отломанное зеркальце от пудреницы и помаду Аяны – бордовую, почти черную. Открутив колпачок, девочка долго смотрела на темный карандаш – всего минута отделяла лохматую и некрасивую Машку от красавицы Марии. На самом деле, в свидетельстве о рождении Машку записали как Марусю, но всем привычнее было говорить именно о Машке.

Да и сама Машка не возражала.

Прищурившись и зажав в дрожащей руке зеркальце, Машка густо обвела губы бордовой помадой, закрасила все, что было бледным и некрасивым. От напора помада не выдержала – переломилась пополам, и толстый кусок рухнул вниз, на пол. Девочка подобрала его дубовым листком, сунула в карман. А потом испуганно втянула голову в плечи – ох, и влетит же ей от Аяны.

Но это будет потом. А сейчас – шикарные бордовые губы, винный оттенок, как называла его Аяна. Правда, левая половинка верхней губы вышла куда больше правой, но и это не беда – Машка стерла все лишнее, отчего кожа покраснела и налилась багрянцем. Только хуже сделала. Не растерявшись, Машка обломком помады добавила цвета правой и левой одновременно – губы стали огромными, яркими и красивыми, как у моделей из рекламы.

Сидя под лестницей в редком пятнышке света, едва пробивающемся сверху, Машка любовалась своими губами. Спрятав зеркальце и трупик помады в карман, она направилась прямиком в класс. Первым уроком у них была история – второй этаж, направо и до конца коридора.

На Машку все оборачивались, а она шла, выпрямляя спину так, будто и правда была фотомоделью. Глаза у девочки горели счастьем.

В класс она вплыла лебедем – застыла на пороге, позволяя всем и каждому разглядеть ее прекрасный макияж, ее шикарные губы, ее восхитительную внешность. Привалившись плечом к косяку, Машка обвела всех торжествующим взглядом.

В кабинете повисла тишина. Толстый Влад застыл у своей парты, распахнув в изумлении рот. Перешептывания, тычки в спины, кивки на Машку. Они все смотрели и молчали.

– Господи, Савкина… – выдохнула в ужасе историчка, и слова ее прозвучали громом, будто стартовым свистком.

Класс взорвался хохотом – они визжали, тыкали пальцами в Машку, покатывались и картинно падали со стульев, подбегали поближе, кто-то достал телефон… Историчка, взлетевшая со своего места коршуном, подскочила к Машке и схватила ее за плечо, крепко впились в кожу длинные тонкие пальцы с острыми когтями.

– Умываться. Быстро! Боже, как клоун, что же вы творите-то…

Машка не поняла, чего в ее голосе было больше – бессильной злости, жалости или … зависти? Наверное, историчке тоже хотелось такие же большие и красивые губы.

Историчка притащила Машку к директрисе – проволокла со второго этажа, крепко и больно держа за плечо, а потом толкнула вперед, словно предлагала директрисе полюбоваться видом своей ученицы. Машка улыбнулась смущенно, надеясь, что директриса оценит губы по достоинству.

– Вот, – ябеднически произнесла раскрасневшаяся историчка. Позади их странной процессии все еще слышался смех. – Полюбуйтесь, какими наши пятиклассницы приходят в школу. Это же кошмар! Это деградация полнейшая!

– Мимо меня она прошла в нормальном виде, – процедила директриса, удостоив Машку холодным взглядом, и девочка мигом поняла, что оценить по достоинству тут явно не выйдет.

– Значит, в школе намалевалась! – продолжала кипеть историчка. – Беседуйте! Мне надоело!

И, развернувшись, удалилась прочь, громко цокая каблуками.

– Ты не знаешь, что в школу запрещено приносить косметику? – сурово спросила директриса, и Машка потупила взгляд. Помада вдруг пламенем обожгла кожу.