– Создал, – с готовностью согласился Виктор, как будто уложил ещё один безрадостный для него факт в копилку, – в общем, иногда мы приглашаем людей под предлогом работы над картинами. Они делают несколько попыток войти в хранилище. А между попытками мы стараемся изменить их взгляды на жизнь. Те спектакли, которые вы наблюдали, именно для этого были предназначены. И если вы думаете, что сможете нас засудить или разгласить эту историю прессе, то вы заблуждаетесь. Мои помощники вам напомнят условия договора.

Виктор жестом не дал мне себя перебить.

– Завтра у вас будет ещё одна попытка войти в хранилище. Последняя. В этот раз за хорошее вознаграждение. Около десяти процентов от стоимости полотна. Этого хватит на приличный дом для вас и вашей девушки.

Я усмехнулся:

– У меня, кстати, уже не…

– Есть у вас девушка. Сообщение было фальшивым.

– Так… так… а сейчас я почему должен вам верить?

– Вот! – сказала биолог со своей фирменной интонацией учёного, констатирующего факт, – не должны. Именно за этим мы вам сейчас раскрываем карты. Чтобы вы начали сомневаться в наших словах. Вам двадцать четыре, а вы всё ещё так доверчивы и открыты новым идеям. Верите взрослым, можно сказать. Но сегодня вам преподали урок. Урок в том, что вас могут взять – и нагло использовать. В качестве отмычки. В мирное время. Приличные люди.

Я не знал, что сказать.

– Ну, – сказал Виктор, – пойдите домой, поспите, ваш гиппокамп за ночь перегонит эту информацию в долговременную память. А завтра вы с этим новым опытом наверняка сможете зайти в хранилище. Я бы на вашем месте очень на это надеялся.

Виктор написал на бумажке сумму и показал мне.

– И на этом мы расстанемся, большего из вас нам не выжать. Но вы можете гордиться: вы показали блестящую амплитуду перемен за эти дни.

– И я не биолог, – сказала биолог, – я специалист по информационной безопасности, которая перешла на сторону зла. Скажем так, я специалист по информационной опасности.

– И запомните: поэтичных барменов не бывает, – вдруг добавил бармен.

– Да, это образ из кино, – кивнул Виктор, – хорош, правда? Ну так что, договорились?

Он вопросительно на меня посмотрел.

Договорились ли мы? Я не сразу осознал вопрос, а потом понял, что настало время, наконец, выругаться. И отправиться, наконец, домой – но тут я вспомнил слова Виктора, предлагавшего мне новый дом. Он ведь знал, что я живу в съёмной квартирке. От этого я ещё больше разозлился и уже открыл было рот, чтобы послать его подальше. Но что-то мне помешало. Вспомнилось, как бармен говорил о том, что у всех у нас общие пороки, и злимся мы на людей только потому, что в этот момент пороки проявились не в нас самих. Могу ли я возмущаться? Чем? Жадностью этих людей? Но я-то ведь тоже прямо сейчас думаю о деньгах, которые мне предложил Виктор, и я хочу их до жути. Нежеланием меняться? А хотел ли меняться я сам? Нет, я цеплялся за свои идеи о сакральности искусства. С другой стороны: в конце концов я эти идеи отпустил, раз смог пройти во хранилище. Могу этим гордиться. Гордиться? Да он мной манипулирует, такая сука! И этот фальшивый бармен… Да, но почему я поверил ему? Ведь это образ из кино. Быть может, я хотел поверить, только и всего?

Я ощутил, что мои губы сохнут: должно быть я уже несколько минут сижу с открытым ртом. И, наверное, глупым выражением лица. Я закрыл рот и набрал воздуха в грудь, не зная что сказать. В который раз за эти дни я ощутил, что мне не на что опереться: все мои привычные мысли и представления ускользают из-под пальцев. Я нащупывал что-то новое вместо них. Но это новое было непривычным и холодным.

Я посмотрел на Виктора. Он грустно посмотрел в ответ.

– Вот. – сказал он, – я же говорил: меняться больно.

Глава 3:

2120. Хорошо воспитанный робот

У некоторых руки и ноги странно дёргаются. Кто-то красит невидимую стену или крутит несуществующую ручку. Или повторяет механическим голосом обрывок фразы вроде «Отдайте чёрный смех. Отдайте чёрный смех». Но это бывает редко. Чаще робот просто замирает или зацикливается, до тех пор, пока не приходит вечно недовольный техник, чтобы грамотно его перезагрузить.

Дёргающийся или подвисший робот – это слишком простой случай, я такими давно не занимаюсь. Справился бы и вечно недовольный техник, который знает, в каком порядке выключить контуры движения и торможения, чтобы робот не рванул с места и не расшибся о стену. Риччи пригласил разбираться, однако, именно меня.

Это могло бы насторожить, но я почему-то решил, что Риччи попросту обратился ко мне по старому знакомству. А я был очень рад оказаться ему полезным. Или, может, дело требовало деликатности. В общем, я не беспокоился – ну что мне сделает современный робот, пусть даже безумный? Шишку набьёт? Или я попросту расслабился – и совершенно напрасно – из-за смиренного пейзажа в месте встречи. Красивого даже по итальянским меркам.

Между двумя городками Модена и Виньола проходит велосипедная трасса. Я отпустил таксиста недалеко от Модены и подошёл к трассе пешком. На пятом километре было условленное место, где я и ожидал встретить группу озабоченных людей, услышать итальянский мат и увидеть брыкающегося робота где-нибудь на обочине в траве. Но трасса оказалась пустой. Я собрался было перезвонить нанимателям, чтобы выяснить, где они торчат, но отвлёкся на пейзаж: вечернее солнце подкрашивало кипарисы и траву в золотистый и изумрудный. Я посмотрел и решил: ну их к дьяволу хотя бы на десять минут. Можно и не бросаться решать чужие проблемы немедленно. И побрёл по аккуратненькой велосипедной дорожке, обрамлённой деревцами.

Тут из-за кипариса вышел высокий стройный робот. Я напрягся и нащупал в кармане деактиватор. Робот сказал:

– Добрый вечер. Вы не будете возражать, если я попрошу вас последовать за мной?

Я почувствовал, что улыбаюсь во весь рот.

– Не буду ничуть.

Это был исправный робот, и конечно это был робот Риччи. Только у него машина могла набраться витиеватой английской вежливости. Он обратился ко мне по-русски, отчего я будто оказался в переводе старой английской прозы. Джейн Остин какой-нибудь.

Другой – да почти любой, кроме Риччи Джеймса – не озаботился бы манерами своей машины. Поэтому большинство ходячих помощников изъясняются пластиковой вежливостью заводских прошивок.

И это нормально, никто не уделяет внимания. Но я как специалист мгновенно заметил, что робот вместо предсказуемого «пожалуйста» употребил чуждую русскому уху конструкцию «Do you mind me asking?..».

Мы познакомились с Риччи семь лет назад и… нет, не сблизились, но почувствовали общность. Я по крайней мере. В Италии мы оба были чужими, хотя и очень по-разному. В той самой старой английской прозе, которая не спешит взять тебя за горло резким движением сюжета, – не то, что современная – нашлось бы и напыщенное сравнение для нас: мы были бы двумя прибрежными камнями, которые омывало море итальянской жизнерадостности. Когда волны отступали, солнце высушивало нас – и становилась видна английская сдержанность Ричарда и моя русская угрюмость. Мы подтрунивали над стереотипами, но следовали им дотошно, и оба находили это смешным. Мостик иронии, проброшенный от культуры к культуре над волнами итальянской болтовни – и скажем прямо – итальянского бардака, был нужен нам обоим.

Также в начале старой английской книги нашлось бы страниц пять для биографического отступления, чтобы показать читателю внутренний мир главного героя. Но меня в текущий момент больше интересовал учтиво улыбающийся робот, который шагал рядом со мной. Я оглядел его внимательнее.

Робот уловил мой взгляд:

– Я наслышан, вы очень хороший специалист, – вежливо сказал он.

– Можно предположить, что именно поэтому я здесь.

– Возможно, у вас уже есть версии касательно причины сегодняшнего инцидента?

– Возможно. А вы робот Ричарда Джеймса, верно?

– Я предпочёл бы слово «помощник», – ответил робот.

Ох. «Предпочёл бы», а не «Предпочитаю» это настолько по-книжному, но настолько неэффективно, что где-то даже эксцентрично. Впрочем, англичанин…