– Хватит. Успокойся. Это сон. Ну, не плачь. Чего же ты вчера натерпелся, – доносился откуда-то издалека Лехин голос. Он делался отчетливее, приближался и, едва стерлась фарфоровая грань между двумя мирами, я вскочил и ударился затылком о Лехин подбородок.
– Все. Все. Это сон, – поглаживал меня по голове Леха.
Я почувствовал в глазах слезы, вытер их и улыбнулся:
– Привет.
– Привет.
Мы изучали лица друг друга, как будто впервые встретились. Леха прижал меня к себе и неуклюже заерзал. Я завизжал.
– Ты чего?
– У меня с ногой что-то творится.
– Посмотрю?
Я кивнул.
– Ого! Это, малыш, перелом! Нужно срочно к врачу. Позавтракаем и поедем. Окей?
– Ты когда вернулся?
– Около десяти. А ты?
– Не помню. Тебя ждал.
– Я приходил, но тебя как ветром сдуло.
– Где был?
– Долго рассказывать. Есть хочу. Приготовлю чего-нибудь.
Леха натянул шорты и вышел. Я нащупал под кроватью пульт от телевизора.
«Сегодня полицией был задержан крупнейший в городе наркоторговец, действующий под прикрытием литературного агента…»
Вещал сбивчивый женский голос, и на экране появилась фотография синебородого Тони. Невнимательный слух пропустил пару предложений важной информации и начал воспринимать ее поток только, когда картинка сменилась лицом Фанни Ста:
«…о развитие событий мы сообщим в наших следующих выпусках».
Вошел Леха с подносом в руках.
– Ты слышал? – еле выговорил я.
– Что?
– Там Фанни про нас репортаж состряпала.
– Почему бы и нет. Нас кто-то подставил. Вполне возможно, она.
– Чушь!
Часть вторая
В миг, когда лед встречается с пламенем, кто-то из них меняется.
В темном коридоре на четвертом этаже сквотерского дома, убогого как жизнь всех его обитателей, пахнет сигаретным дымом. В самом конце мерещится свет. Рама настежь, хотя в ней давно нет стекла. Его еще зимой выбил кулаком киевлянин Олег, когда поссорился со своей здешней девушкой Машей из Минска. В шутку этот дом назывался БСС, Бывший Советский Союз, потому что под ободранной и вечно худой крышей он прятал людей, бежавших от будней постсоветской власти разных стран, некогда составляющих ту навевающую страх державу.
На широком подоконнике, согнув ноги в коленях и оперев на них подбородок, сидит боком девушка. Смотрит в окно. Рядом с ней курит парень, смотрит на нее.
– Я воровка и ненавижу людей, – она поворачивает голову: глаза полны отчаяния и брезгливости.
– Брось. Я не верю. Пойдем лучше ко мне.
– Зачем?
– Не тут же торчать!
– Иди. Я скоро приду.
– Ага.
Он перекидывает через нее окурок, еще раз замечает ее впалую щеку и уходит.
Она не придет. Тишина воскресного вечера и тяжелый летний воздух заморозят ее в той же позе и с теми же мыслями. О жизни. О ее жизни!
В коридор вываливаются по пояс голые, пьяные и громкие парни. Они всю неделю вкалывают на стройке за двенадцать фунтов в час, поэтому выходные безутешно тратят на спиртное и драки. Их пятеро или шестеро. Подшлепывают тапками в такт не тактичной песне. И безудержно ржут.
– Милая, уступи дяде место, – один из строителей тянется к девушке скользкими губами и неожиданно его одолевает отрыжка.
– Пошел вон! Придурок! – отпихивает она его. Успевает подумать «Ненавижу людей!», прежде чем сильная рука скидывает ее с подоконника.
– Что это мы такие грубые? – тошным голосом спрашивает парень.
– Отвали!
– Ну, ну. Давай знакомиться? Иван. По-вашему – Джон.
– Мне пора!
Он прижимает ее к пропитанному потом и алкоголем телу и громко дышит ей в ухо, оставляя в нем обильную испарину. Лезет ладонью под футболку и начинает шарить по спине.
– Я сейчас заору!
– Не надо. Я тебя не обижу, детка. Подари мне сегодня счастье, – прихрюкивая, шепчет он.
Резким движением колена она на несколько секунд лишает его способности говорить и вообще совершать какие-либо действия. Его руки слабеют, рот раскрывается, будто прорезь у автомата с шоколадными батончиками. Ехидно улыбнувшись, девушка вырывается из страшных объятий. Она твердым шагом направляется от окна, на середине коридора сплевывает неприятные впечатления и идет к Женьку.
Ее зовут Коко. Это имя не имеет никакого отношения к известным людям и маркам. Так назвали родители. Полное имя – Ханаби-Ко – давно забыто и с японского переводится как «Искрометный Ребенок». Она родилась в Японии, уехала в четырнадцать лет из страны по обмену школьниками и, очаровавшись в миг Лондоном, больше не возвращалась в Токио. Возомнила, будто ненавидела все, что связано с бело-красным флагом, который напоминал ей яичницу и вызывал усмешку.
Коко – упрямая с детства девчонка. Периодически мечтает и винит себя за то, что еще не сбылось. Задирается во имя справедливости, в которой год за годом разочаровывается. Многие считают ее сильной, а она упрекает себя за свои слабости. Она пару раз в жизни основательно влюблялась в людей, которые позже оказывались неидеальными и, как ни странно, им быстро надоедали ее попытки их улучшить. Скромной ее трудно назвать: ей все пофигу. Почти все равно, что есть, где спать, что надевать. Она неряха, никогда не пользуется утюгом, редко посещает прачечную и, с любопытством обнюхав себя и сочтя запах приемлемым, не принимает душ. Не из-за того, что она не любит чистоту, нет. Она никому не нужна, даже себе. А чистота важна внутренняя. Для общения она выбирает книги. Она не много читает, нет, ей просто редко необходимо общение. Она привыкла к истине: полагаться только на себя. Проблемы и одиночество – вечные спутники Коко. Она старается от них навсегда избавиться, но тщетно. Жизнь быстро овладевает, затягивает в кубическое пространство, поверхности которого снабжены ядовитыми шипами, а они то и дело приближаются к центру.
Внешне она не отличается от массы. Во всем средняя: рост и вес средние, объемы такие же. Коко обладает редкой красотой, одно из качеств которой – незаметность для окружающих. В толпе она сливается с пейзажем так, что продавец газет едва вспомнит ее лицо, сразу же после того, как она исчезнет. Для европейцев ее внешность непривычна азиатскими чертами, а в родной Японии ее не принимали из-за больших круглых глаз, упрямого носа с горбинкой и мягкой линии скул. Женек, ее единственный друг, считает, что ее темные глаза самые красивые на свете. Он, конечно, по уши влюблен в нее, но они, и правда, красивые. Она из-за минусового зрения прячет их, потому что всегда смотрит, щурясь, исподлобья, при этом жутко зло выглядит. Черные волосы, как и вся Коко, испытывают на себе силу настроения: хорошее – чуть-чуть завиваются, плохое – тускло свисают и выдают впадины и выпуклости черепа, нормальное – послушно уложены в неровной прическе. Коко уверенна, что-то в ней есть, но сказать, что конкретно, не может.
Она стучит в комнату Женька.
– Люди – настоящие уроды! – ее стук – чистая формальность, она тут же открывает скрипучую до ужаса дверь и плюхается на старый, потрепанный диван.
– Коко, ты?
– Ты, ты!
– Я уж думал, не придешь, – из соседней комнаты, ванно-туалетной, появляется Женька, вытирая о майку, которая на нем, руки.
– Эй, не висни. Ты что? Плачешь?
Это одна из ее слабостей. Реветь от беспомощности. Мыслями возвращаться к ситуации и копать, копать, а когда силы терпеть иссякнут, разрыдаться. Женек эту слабость знал. Он даже знал, как с ней бороться. Ее этот способ бесил. Он глупостями и пустыми фразами смешил ее. И она смеялась, а потом сердилась, ведь, когда грустно, полагается быть серьезной.
– Что случилось? Расскажешь? – тоном воспитателя младшей группы детского сада допытывался Женя.
– Люди – уроды! Козлы!
– Вот так новость! Ну, не всем же так везет с красотой, как тебе.
– Твари! Будто в конюшне или на псарне родились! Уважения нет!
– Я тебя уважаю! – икая и искажая звуки, будто пьяный, произнес Женька.