Часть первая
Ох, как было весело тогда, в июле 2005! В маленькой квартирке на Бэйсуотер-роуд все танцевали и пели. Мы были молоды и переполнены энергией лета. Если удавался день и светило солнце, мы бродили по бесконечным улицам Лондона, а в перерывах пили темное пиво «Гиннесс» и говорили, безостановочно говорили о перспективах, мечтали и читали стихи. Город вдохновлял и славил!
Я познакомился с этой парочкой турецкого происхождения через две недели после моего приезда в Лондон в квартире Костика на Бэйсуотер-роуд. Костик еще в России, в Саратовской области, выучился на портного и теперь буйством собственной фантазии метил в элиту лондонских кутюрье, при этом цеплялся за малейшую возможность пообщаться с известными людьми или такими же, как он, претендентами на них.
Я не раз уже бывал в его стопроцентно модной студии: там и сям картины отвлекали внимание от тусклых обоев. Я ничего не смыслю в живописи, поэтому описывать яркие пятна на злободневные темы не собираюсь, а если и захотел бы, все равно не смог. Как не смог бы сейчас из-за феноменального отсутствия слуха и голоса подпеть «Как упоительны в России вечера…» компании изрядно напившихся еще до появления здесь. Сегодня отмечали «Русский праздник». Пришедшие сюда итальянцы, французы и сингапурцы не обращали на это никакого внимания. Видимо, в раскрасневшихся рожах моих сограждан, их отчаянно добродушных «пей до дна» чувствовалась семейная атмосфера, и они заодно с нашими тосковали каждый по своей родине.
Тематический вечер начался с традиционного «хлеба-соли». Станислав давно работал пекарем в русском ресторане и по-товарищески принес на вечеринку нетронутый вчерашними женихом и невестой румяный каравай с плетеными по всей поверхности косичками и цветочками. Настоящей хохломской солонки не нашлось, и в хлеб воткнули авторскую от ИКЕА с мелкими дырочками на крышке. Полотенце, естественно, вышивал сам Костик. Получилось все натурально.
В русском подземном переходе купили диск – караоке с былыми шлягерами. Пока пьюще-поющая компания попадала в ноты.
Вдалеке звучал диалог: несколько человек, активно жестикулируя, пытались перекричать пение:
– Ты, Ронни, наивный теоретик! Запрети они алкоголь вообще, сотни тысяч людей готовы были бы размозжить им за это головы!
– Нет, Ронни не теоретик. Это романтика!
– Ронни, ты слышишь! Тебя Даша обозвала романтиком! Девочка, оскорбленный мавр вызовет на ринг! Вот тогда-то тебе не поздоровится!
Картины на стенах доводили до мучительной неловкости, и когда я самовольно принялся перелистывать фотоальбомы, которые коллекционировал Костик, я откровенно начал возбуждаться. Это заметила ПсевдоКлеопатра, дама с прической как у древней царицы, сидевшая на противоположном краю дивана. Я с ухмылкой идиота уложил альбом на колени и старательно вглядывался в мерцающие буквы биографии автора, дабы умерить свой пыл, не понятно, чем вызванный: ведь сексуальность и секс, по мнению многих, абсолютно разные вещи. Меня в тот момент это не касалось, мне нравилась извращенная обнаженность позирующих. Жизнь фотографу выдалась однообразней моей, я зевнул и нашел себе новое занятие. Носком омертвелого от продолжительной ходьбы ботинка играл ворсинками аляповатого ковра. Поведу ногой влево – бурые, вправо – ярко-лиловые. Они хорошо сочетались с перьями сиреневого боа, небрежно брошенного на диван как раз между мной и девушкой. ПсевдоКлеопатра тоже скучала. Она совсем в тот вечер не пила. Четыре месяца назад ее бойфренд устроился преподавателем танго, а она давно работала журналисткой в «Метро». В его отсутствие он запрещал ей пить. Когда же они были вместе, то неизбежно надирались до чертиков, и частенько пару в беспамятстве отвозили домой их соседи, турки.
Меня зовут Антон. Я гомосексуалист. Красивый гей. Тонкое чувство вкуса и тонкая талия. Высокий, в меру худой, плечистый. Жадно хлебаю жизнь большими карими глазами. Непослушные волосы укрощает один из этой же семейки Костиковых гостей Зум-Зум (по паспорту Фернандо), парикмахер. Я не обладаю особыми талантами: я обычный, но непривычный для этой компании разносчик пиццы. Как я здесь оказался? Я парень Лехи, одного из тех турок. Их, братьев-близнецов, все так называют из-за типичной для национальности внешности, хотя оба русские, шутят, что бабка турчанка. У Бориса, брата Лехи, проколот язык, и серьгой он умеет проделывать всякие штуки – театр во рту.
Турки актеры. Работают в Сохо вторым составом массовки. Легкий труд, бесполезный, но есть шанс быть замеченными. Они на это надеются. Порой переигрывают, при случае учиняют «братские кляксы». Так они называют поступки, неоправданные угрюмым обществом. Сами смеются и смешат историями нас.
– С ума сойти! Как вам это удается? – восхищенно посмотрела на братьев Смокки.
– Однажды, – оживился Леха, – перед спектаклем мы забили досками отверстие в сцене, через которое исчезал персонаж по мановению палочки волшебника. Взмах мага, свет гаснет, актер прыгает и его нет: публика затаила дыхание – таков замысел режиссера. Маг махал-махал, свет гас-гас, а актер прыгал-прыгал на неподатливом люке, результат: публика покатилась со смеху.
– А еще как-то, – продолжил описание подвигов Борис, – мы поместили дерево, отодвинув его немного с положенной точки, недалеко от другой декорации – качели. Героине предстоял важный разговор с возлюбленным. Она качалась и читала монолог о верности мужчины. На словах «верен и любит» безлистые ветви дерева появлялись над ее головой, – Борис поднял над макушкой руки с растопыренными пальцами. – Зал захихикал. Вошел персонаж, по сценарию только что изменивший ей. И ни талант, ни опыт не помогли актеру сдержать громкий, почти истеричный хохот, когда качели замерли под деревом, а перед ним – героиня с молящими глазами и длинными рогами.
Мне с Лехой всегда было весело. Даже когда должно было быть грустно.
В квартире находилось сейчас около двадцати представителей выдуманной богемы, и один я, представляющий сам себя.
Раздался звонок и вошел стройный негритенок с завитыми в мелкие косички волосами. Из-за спины Джемми скромно выглянула маленькая девочка азиатской внешности. Я заметил в ее руках здоровенный том «Tolstoy “Sunday”» и невольно улыбнулся. Все оживились: кто-то даже захлопал в ладоши. Костик уединился с ним в ванной, через две минуты вышел оттуда довольный:
– Господа, к бассейну!
Эта фраза означала не что иное, как призыв к незамедлительному перемещению вечеринки на крышу дома.
За квартиру Костик платил пенсы и всячески старался угодить лендледи, потому что, как и все мы, дорожил своей студией. Она, в отличие от прочих лондонских квартир, имела чрезвычайное преимущество: прямо из ее холла можно было выйти на просторную крышу с изумительным видом на другие крыши. Сюда затащили несколько дешевых шезлонгов и зонтиков, под которыми чаще прятались от дождя, нежели от солнца, и надувной детский бассейн. К нему сейчас и валила пьяная толпа.
Вечера у Костика обычно начинались с долго обжеванной темы («Русский праздник», «Сальса», «Саккура») и имели три стадии. Последняя весьма банальная: все занимались сексом, кто в квартире, кто успевал уехать и потрахаться в другом месте.
Теперь же, на второй стадии, тема вечера безнадежно забылась. Ее продал Джемми всего за каких-то 180 фунтов. Два пакетика марихуаны спешно опустошались в руках разгоряченных гостей. Курили, пели, пили, курили.
Недалеко от меня беседовали трое:
– Еще раз: и никакое это не олицетворение! Штамп чистой воды! Хочешь превратиться в конвейерного писаку, не спеши от него избавляться, – поучала неопытного писателя ПсевдоКлеопатра.
– Зато эти, как ты выразилась, «писаки», чаще всего зарабатывают приличные деньги! Да и сравнение любопытное. Больше льстит, чем обижает, – учтиво огрызался Стюарт Дартс.