– Люди, которые испытывают дискомфорт, столкнувшись с конфликтом идей и жизненных установок, обычно всеми силами стараются снизить степень такого конфликта. Проще говоря, ты сама должна была избегать дальнейших встреч со мной ради собственного спокойствия. Человеку жизненно необходимо поддерживать согласованность своих знаний о мире, поэтому люди готовы оправдывать свои заблуждения. Все мы – и эмпаты, и алéксы – идём на разные ухищрения, чтобы обмануть собственный ум. Но ты действуешь вопреки этому.
– Ты прав. Это делает меня в некотором смысле уязвимой, но я стремлюсь всегда оставаться честной сама с собой. Именно это толкает меня идти до конца сейчас.
– Вынужден признать, такая позиция достойна восхищения. Потому как она требует недюжинной смелости.
– Неужели эмоции действительно так страшны? – я пожала плечами.
– Нет. Страшно другое. Терять почву под ногами и наблюдать, как всё, во что ты верил, обращается в дым. Как белое становится чёрным, а ты перестаёшь верить сам себе.
Как странно: Грег опять с ювелирной точностью смог обозначить ощущения, которые одолевали меня во время размышления над снами и воспоминаниями о детстве. А ещё над рекламными слоганами, сопровождавшими жителя ОЕГ на каждом шагу.
– Когнитивный диссонанс у тебя возникает именно из-за того, что ты должна, а не хочешь, – помедлив, продолжил Грег. – У большинства алекситимиков нет собственных желаний, есть лишь обязанности.
– Почему ты думаешь, что мы сами не хотим того, что делаем и к чему стремимся?
– Потому что способность человека желать автоматически активизируется, когда ему помогают чувствовать. Если желания основываются на чем-то ином, чем чувства, – например, на рациональных соображениях, − это уже не желания, а долженствования или необходимости. Желание – это больше, чем мысль или бесцельное воображение. Оно содержит аффект и компонент силы. Если аффект блокирован, человек не может испытывать собственные желания, и весь процесс волеизъявления сходит на «нет».
– Но ведь склонность к аффектам опасна. Именно состояние сильного аффекта часто становится причиной убийств и других преступлений в среде эмпатов. Это как раз одна из причин, по которой мы отказались от эмоций.
– У всякой палки два конца, – Грег вздохнул. – Увы, отказываясь от какой-либо части своей природы, мы одновременно теряем другие. Но ведь аффект – это не всегда взрывной эмоциональный процесс негативного характера. По сути, это просто энергия, которая сама по себе нейтральна. Всё зависит от того, куда мы направим её силой своей мысли. Усилием воли, если хочешь. Ты знаешь, какой развитой была культура и наука в Древней Греции? Там существовала так называемая теория аффектов. Она утверждает, что искусство призвано возбуждать в человеке различные состояния души, эмоциональные состояния. И люди специально обучались тому, как достичь аффекта с помощью разных изобразительных средств – музыки, театра, литературы. Ты ведь слышала о древних греках, правда?
Я кивнула. Действительно, я была неплохо осведомлена об этой культуре. Нил Доран отдавал Древней Греции и всему периоду античности особое предпочтение, ведь именно там впервые появилась формальная логика как научно-обоснованный метод познания действительности. Но отношение древних греков к искусству мы затрагивали лишь вскользь, ведь наша учебная программа вовсе не предполагала этих тем.
Подумав о Ниле, я мгновенно вспомнила свои сновидения и против воли нахмурилась. Это не укрылось от Грега.
– Что не так?
– Мне стали сниться сны. О прошлом. А ещё я вспомнила один эпизод из своего раннего детства, хотя думала, что неспособна помнить себя в таком возрасте…
Грег посмотрел на меня как-то озадаченно и почесал нос.
– Это всё из-за твоего рассказа о детских годах, да? – спросила я. – Ты таким образом помог мне запустить какой-то собственный пересмотр?
Грег выглядел смущённым и как-будто сбитым с толку:
– В целом, да. Но… обычно возвращение памяти о раннем детстве наступает у клиента не раньше восьмого-десятого сеанса. Совсем немногие доходят до этого этапа, а уж идти дальше тем более соглашаются лишь единицы.
– Ты мне не веришь?
– Не в этом дело. Просто… пойми меня правильно. Я ещё не встречал такого, чтобы это наступило так быстро. Ты уверена, что подобные сны не снились тебе когда-то раньше? И сами воспоминания, возможно, не так уж новы? А может, ты сконструировала какое-то из них самостоятельно? То есть, попросту создала в своём воображении… Так бывает иногда.
Я покачала головой:
– Некоторые события действительно и не забывались. Но один из эпизодов, пришедших во сне, касался того возраста, о котором я до сих пор не помнила абсолютно ничего. И, тем не менее, я твёрдо уверена: воспоминание реальное.
– Расскажи мне обо всём, что вспомнила, – попросил Грег. – Настолько подробно, насколько это возможно. Не опускай никаких деталей. Сможешь?
Я кивнула и начала обстоятельный рассказ. Подробно описала и маленькую комнату с толстыми стенами в интернате, и всё, что вспомнила о Якобе Лобзовском и Ниле Доране в колледже. Не упомянула только одно: что во сне Нил разговаривал со мной голосом Грега.
На протяжении всего этого повествования я сохраняла ровное и даже несколько холодное состояние ума, не вовлекаясь в свою же историю. Меня даже удивило, насколько отстранённой я была в процессе пересказа воспоминаний, ещё пару дней назад поднявших во мне целую бурю.
Кажется, Грег тоже почувствовал мою безучастность, поэтому рассказ его не удовлетворил.
И тогда он приблизился ко мне с повязкой в руке:
– А теперь я хочу не только голых фактов. Поведай о своём личном отношении к тому, что ты мне только что рассказала.
Наконец, и повязка, и все датчики были, как обычно, установлены на свои места. Однако в этот раз вместо того, чтобы слушать или просто пассивно получать чужие впечатления, я должна была говорить о своих. Но это оказалось слишком сложным заданием.
– Я не понимаю, что должна говорить, Грег.
– Просто попробуй ответить на пару вопросов о тех событиях, которые удалось вспомнить. Как они повлияли на тебя? И почему ты вспомнила именно их? Какие ощущения в теле вызывают эти воспоминания?
Грег повторил перечень вопросов во второй раз, а затем добавил:
– Не торопись. Если необходимо, перескажи всё заново, но уже через призму личного восприятия, а не так, будто репортаж из новостной хроники прошлого столетия пересказываешь.
– Постараюсь, – неуверенно начала я. В это время Рик запрыгнул на диван и положил голову мне на колени. Я запустила пальцы в его жёсткую шерсть, постаралась вернуться мыслями к первому сну, и вдруг слова полились из меня потоком.
– Мои воспоминания о раннем детстве пронизаны постоянным, непрекращающимся страхом и чувством… покинутости. Но тогда, будучи ребёнком, я этого не понимала. Просто ощущала, как сводит живот и становится тяжело дышать – не от боли или реального физического недомогания, а от иллюзии, будто меня хватает и держит кто-то невидимый. Я не знаю, чего или кого именно я боялась. Не помню, чтобы в интернате мне причиняли физическую боль. Но в какой-то момент я, видимо, поняла, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя кричать и жаловаться – иначе снова окажусь в той ужасной комнате. Наверное, тогда я боялась этого места, а ещё – неизвестности: никто не говорил, почему меня туда привели и когда заберут. Никто не интересовался, почему я кричу или плачу.
С нами вообще никто толком не разговаривал в интернате. Нас не спрашивали, что мы чувствуем и думаем по тому или иному поводу. Педагогов интересовало лишь то, насколько хорошо и полно нами усвоен учебный материал. Но я никогда не чувствовала себя несчастной или обделённой! Я же видела, что так происходит абсолютно у всех моих сверстников, и все мы равны. То немногое, чем можно выделиться в обществе – это уровень успеха, который удалось достичь в жизни, объём твоих знаний и навыков. Близость твоего места проживания к центру города. Твоя востребованность в обществе как специалиста. Твой номер в рейтингах самых крутых спецов ОЕГ, в конце концов! Мы рождены для успеха – так нас учили. И я не искала никаких других целей в жизни.
