Закрыв рот ладонью, чтобы не всхлипнуть нечаянно, она осторожно вошла в каюту, взяла со стула легкую накидку и снова вышла на балкон. Полотенце было по-прежнему влажным и даже прохладным, так что она вытерла им лицо и немного успокоилась. Ей хотелось бы навсегда забыть то, что было так давно. Ничего не было, никто не виноват. Но непрошенные воспоминания упорно и даже назойливо вылезали, как вылезает из квашни подошедшее дрожжевое тесто.

К утру в насыщенный влагой и ароматами тропических цветов воздух, так и не успевший остыть за ночь, стал вливаться легкий прохладный ветерок с моря. Добрался он и до терраски, прогоняя густые ночные тени и ужасы. До самого восхода ни она, ни Андрей так и не проронили ни слова. А когда первые лучи солнца сверкнули на горизонте, измученная всем пережитым за ночь Маша очень тихо, дрожащим голосом стала просить Андрея немедленно поменять билеты на ближайший возможный поезд. «Я хочу домой. Немедленно», – твердила она, как ребенок. Уговоры Андрея потерпеть, побыть еще хоть пару дней, чтобы не обидеть мать, почти не действовали. С побледневшим лицом и запавшими глазами Маша затолкала в чемодан вынутый зачем-то сарафан, панамку, потом с трудом влезла в отмытые той же ночью, съежившиеся и потерявшие форму прюнелевые лодочки, а теперь уже просто дешевые парусиновые туфли, чтобы досушить их «на ноге». Потом нашла свою зубную щетку и поплелась на кухню, чтобы умыться, пока не встали соседи.

Похоже, оба они почувствовали, что их приезд не столько обрадовал, сколько насторожил и даже расстроил семью Андрея. Они вовсе не желали потерять его навсегда, боясь, что жизнь с этой «столичной штучкой» затянет его, и он уже никогда не вернется, не станет их кормильцем. Его душа тоже страдала, желания раздваивались, но никакой возможности помочь им или как-то примирить желаемое с действительным не виделось даже на горизонте.

На его глазах семья продолжала сваливаться в нищету, исчезали последние намеки на скромное благополучие.

Мать работала уборщицей и прачкой в военном санатории неподалеку от дома, дополнительно подрабатывая еще стиркой белья на дому для отдыхающих «дикарей».

Как и прежде, при любой возможности они пускали к себе приезжих, предусмотрительно устроив себе «комнату» в маленьком дощатом сарайчике во дворе. Даже при большом наплыве желающих провести отпуск у моря, в перегруженном людьми и дороговизной курортном местечке, сдать их убогую комнату можно было только за сущие гроши. Снимали ее какие-нибудь очень неприхотливые гости или нищие студенты, рискнувшие поехать к морю, не имея лишнего рубля в кармане. Летом и частично в бархатный сезон комната пустовала не часто. Но денег, чтобы сделать самый убогий ремонт, как не было, так и нет. Не богаче жили и другие обитатели этого «караван-сарая», в большинстве работавшие в местных санаториях и домах отдыха на подсобных, низкооплачиваемых должностях. Легче, возможно, было тем, кто работал «при кухне».

Теперь даже одного внимательного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, насколько хуже стало без него в доме. И он окончательно растерялся. Может быть, он и правда поторопился с женитьбой?

Андрей, конечно, был рад, что вырвался отсюда, нравился ему и его институт, и преподаватели, и ребята, соседи по комнате, и то, что он может сам себя обеспечить, имея возможность подработать. Однако постоянное беспокойство о матери и его младшем брате сидело в мозгу, как заноза. Конечно, он знал, Оксана ему писала, что отец пытается бросить пить, но пока не получается. Хуже, что и Пашка стал выпивать. А одна мать ничего поделать не может, да и кто ее слушает? Не может она повлиять даже на Пашку, которому только четырнадцать, не то, чтобы уговорить отца не пить. Терпеливо ждет его, самого умного в их семье, чтобы он что-то придумал. А что он может?

Земля снова проваливалась у него под ногами. Если он сейчас сорвется и уедет, дом рухнет, и он ничего не сможет сделать.

Заставив себя немного успокоиться и понимая, что Андрею ещё хуже, чем ей, Маша уговорила себя остаться, чтобы не обижать ни его, ни его родителей. «Его мать ни в чем не виновата! Ей самой плохо. Наверное, самой некуда уйти». От всего этого Андрею хотелось закрыть глаза, заткнуть уши, ничего больше не видеть и не слышать. Умереть. Но сердечная боль не позволяла расслабиться. Надо искать пути, как бы помочь, хотя бы матери и Пашке. Если бы он был волшебником, или случилось бы чудо… А вот теперь всем им так плохо – каждому по-своему. Маше с ним тоже.

Как и большинство обитателей таких мест, его семья жила как бы на обочине чьей-то «красивой жизни». У двух категорий постоянно и почти безвылазно живущих здесь, учителей и врачей, в руках было, худо-бедно, благородное дело – воспитание детей и заботы о здоровье людей. У продавцов, поваров и официантов – всегда были какие-то средства к существованию. Остальные зависели от наплыва или отсутствия курортников, с путевками в санатории и дома отдыха или без оных. «Дикари» и были основным источником доходов местных жителей, которые, перемещаясь в сарайчики или под навесы, сдавали свое жилье жаждущим глотнуть свежего морского воздуха, погреться на солнышке, вдоволь покупаться и поплавать.

С весны до осени, особенно в «бархатный сезон», мимо «коренных» обитателей городка текло лихорадочное веселье доживших до победы праздных людей – изголодавшихся по женской ласке мужчин, отчаянных легкомысленных девчонок, модных дам и стареющих вдов, все еще надеявшихся ухватить свою долю счастья. Нередко появлялись здесь и люди с шальными, на один вечер, деньгами. Им же, постоянным жителям городка, и на один такой праздный денек честно заработать было невозможно. А уж семье, где были пьющие, зарплаты всегда не хватало. После того как курортники разъезжались, улицы городка словно вымирали, и чувство тоскливого однообразия и безысходности накрывало город с головой, словно ватным одеялом.

Старые, умудренные прожитыми годами люди понимали, что летом вокруг них текла не настоящая жизнь, а разыгрывалось короткое феерическое действо на фоне сочных и ярких южных декораций, но стоило раздаться паровозному гудку, и для очередной партии отдыхающих все это безудержное веселье заканчивалось с последней рюмкой теплого молодого вина или разбавленного пива.

Втиснув еще не очнувшихся от курортных грез всех без разбора «отдохнувших» в душные грязные вагоны или салоны самолетов, судьба снова мчала их в собственную невеселую обыденность – работа-дорога-очереди-дом.

Из осевших здесь после войны только редкие, самые смелые решались уехать из этого благодатного края и не возвращаться в этот карнавальный город. Они понимали, что атмосфера постоянного праздника смущает, дурачит иллюзиями их детей, портит им жизнь. Проблема была в другом – в незнакомом месте не было ни жилья, ни работы, да и климат суровее, в сарайчике даже летом уже не проживешь.

Но подрастающее поколение часто жаждало вырваться из этого «курортного ада». Мальчишки чаще всего мечтали поступить в мореходку или поехать учиться в большой город. Девушки, в большинстве, тайно надеялись удачно выйти замуж, уехать за границу или поближе к столице и возвращаться домой только на время отпуска, лучше – в «бархатный сезон». Вот и Андрей уехал, понимая, что никто и ничем ему не сможет помочь. Только он сам. Это был единственный шанс изменить свою жизнь и всей своей семьи. И вдруг все летит кувырком! Маша у них отняла его!

Андрея обуял неописуемый ужас. Если Маша сейчас уедет, она уедет одна! Они его не отпустят, он не сможет уехать, если мать начнет плакать и Пашка вцепится в ноги… Если он сейчас останется, то никогда больше не увидит Машу. Ему просто не откроют дверь! Она меня бросит! Если не сейчас, то потом. И он ничего не сможет поделать!

Маша тоже пребывала в полной прострации. В голове была полная неразбериха. Какой тут «медовый месяц»? Она, скорее, как муха в «меду», не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Надо бежать. Но куда и как? Она тут задохнется, умрет. Что делать, что же делать? Неужели теперь она всю жизнь должна будет жить бок о бок с чужой бедой? Бедой чужих и даже чуждых ей людей, которые никогда не станут ни близкими, ни родными… Никогда она не сможет сказать правду маме. Никогда. И не у кого ей будет просить помощи.