Арест представил сорванный стоп-кран, толчею в тамбуре, потолок дыма. Дома ждали друзья, хотели выпить.

Ничего не было. Государства не дают людям быть вместе. Они разлучают народы. Деньги решают.

– Давайте отцепим вагон.

Господь был милостив не видя сущий беспорядок. Рядом враги плакали горюя. Ничто не давало ярости рассветного заката, не частый природный феномен. Такого не бывает. Хотя что еще ждать. Один выглядел серьезным, второй улыбался, они не знали что за день настал. Девушке нравилось быть рядом, понимать природу любовного влечения, кто будет ближе в будущем настоящего чувства, бьющего сквозь отражения звезд на кораллом песке. И это продал, думал олигарх оценивая изгиб и пожелания кошелька.

Тайвань снова не дал добро на эскалацию спроса. Показали комика, кладовую, щенячий шепот. Платье трепыхалось лебедем путчистов. Любимый делил с ней постель, обнимал за кофе. Ревнивый не простит измены. Они передавали ангела баюкая. Деньги нужны всем, чувства можно охладить горячим приемом. Будут приветливые улыбки.

Поверить в чудо или оставить в прошлом, вбитом в нервы злом и ненавистью. Не ясные люди рассчитывали найти проход под землю, где старину молились язычники. Когда напали кочевники, им было невдомек, зачем все нужно, когда в человеке все плохо, но не каждый всемерно доволен. Банкиры считали выручку, когда снаружи раздались крики о помощи. Они хотели поднять вверх руки, но мешал скат пола. Шла бомбардировка города посланиями. Нельзя пройти мимо.

– Мы победили пороки слабость и нищету. Голодных не осталось. Можно с лихвой окупить затраты на отделку офиса. Вы не имеет права скрыть, что плохо для клиента.

– Любезный.

– Затраты на параллельное измерение.

– Ясновидение и духовность.

– Некоторые люди летают, пока прочие отменно ерзают.

– Пятьдесят раз одно и то же.

– Хотя люди переживают о будущем, важно быть собой. Когда ты честен, мило сердит, грозен – тритоном меняясь под одежду и фельдботом первенства мечтая стать машиной, аскетично питая иллюзии в удивлении, бирюза лайкает вырез как строгого платья, так и альвеолы в смоле. Гербарий ждал учительницу. Риски. Не заметит.

– Денежные пачки не любят счет.

– Рот на замке. Улыбается гора.

Машина ехала быстро, вбивая людей. Филипп был нетрезв, ругался. Никто ему не дорог более чем он сам. Андрей не знал, зачем они творили чудеса. Только что словно в незабываемом триллере посреди соснового бора горели костры, танцевали люди. Им не было нужно абсолютно ничего, но спор про религиозные вопросы сбивал на самобичевание. Хотя нечленораздельные вопли о помощи были неслышны за искусной тонировкой, наперерез двигалась шаха. Слышен был трехэтажные, несло героином. Прижали к обочине, вбили в голову вопросы. Когда раздастся трубный зов, придет черт, нападет за грехи, только вера и крест смогут спасти от наваждения, более реального чем тридэ анимация. Его поклонники сломают все кости не желающим подчиниться павшим, заставят говорить от души, о ее спасении, страшные потусторонние силы найдут лазейку в этот пир. Их бы не было на горизонте света, но преступления, такие как беспорядочная стрельба по идиотам, игра в малютку, воровство у слабых, готовых отдать последнее, их проклятия, поминание дьявола, жалобные страхи. Не более чем двести волки дадут силы проснуться, стать собой на небольшой промежуток между обильным полдником и длинным вечером, когда огни сливаются в залпы петард, на центральных улицах валом гвалт, падение кавалеров, квакеры, босхианские пейзажи.

Филипп открыл окно и застрелил неформала. Тот не был похож на первых трех, но такой же ужасный в своем великолепии и своевольно страстный, лежал теперь, прижимая стилизованное распятие, подо что оно, пытался понять Филипп, но не было в этом ничего чудесного, словно утром когда гвоздь, вбитый в стену, сам собой выпал и не было ни дюбеля, ни эпоксидки, если на нее можно. Немного за пересечением перекрестков шла вялая пристрелка, одни уже отступали. Филипп вышел из авто, прикрыл бегущих. Это были бандиты, им неведом закон, не знакома немецкая этика. Он бросил на мостовую две пятихатки, современные деньги давят лишними нулями, опускают при расплате. Не надо было ждать и часа, чтобы раскаяться в широком жесте. Кто его друзья, их можно посчитать сумасшедшим в угаре, отвязном кровопролитии, танце сабель на игральных костях. Слаб человек, выходя из подворотни.

Андрей не хотел поправлять зеркало водителя, пропускать школьный автобус. Светофор был почти красный. В Тбилиси ему наливали вино, отрезали по-горски. Добрые люди не хотели в открытое море, пока за дверью не раздались крики чтобы сдались, выползли на коленях, поднимая руки, а не с доской на двоих, выбивая зубы, сохранив в последний момент ориентацию подбородка. Жалость к молодым гопам на уровне, но что мешает сломать о них колодку, кроме врожденной вежливости и доброты, поставленной в упрек в жаркой баньке.

Один ползала на коленях, как мечтал о госте, блатно перечислял кто короновал. Они приехали через час, почти убили, сломали стену дома, вынесли на двери плиту, били вызвавшим по толстому стеклу духовки. Андрей словил три хари разом, снес к чертям. Появились черти, точно с картинки маленького пророка. Страшные человек посреди чертей был красным чертом. Он выстрелил два раза, но было не очень больно. Спасли алкаши. Люди слова, не день проведшие на стройке в ожидании чуда. Андрей хотел рассказать о вере, вместе сходить на тризну, плакать в плечо священнику среди прихожанок, набранных на послушать. Им не верилось, что этот человек стрелял, как показал батюшка. Его глаза выражали раскаяние в личной жизни, проблемах с родными, но ни секунды в смертельном грехе. Разве он видел ад, что перенесли они, потеряв кто кого. Некоторые заявились просто так, детство не проходит бесследно. Их доводили, били, унижали, давили тлетворно интеллектом, именами, словами про жизнь на джипах, ресторанах на Новом Арбате, ночной жизни, когда с утра под венец в белом платье.

Филипп не видел чертей в своей истории. Они хватали за ноги, били, нечем было защититься против не чести. Кошмарные существа из преисподней где жарили фальшивомонетчиков занялись им, он не знал раскаяния, боли утрат, стыда и поругания, на все эмоции слова закрывали мозг, но некоторые выскакивали перед взором и не давали увидеть адские порождения. Они лукавы и лицемерны, молитва защищает, когда от сердца, но уверенности в этом нет. Есть правильные слова, и реальные последовательности образов, когда заклинание перетекает в заклятие и чары рассеиваются после ночи мытарств, ужас захватывает целиком и сам сатана приходит и прыгает на голову, обещая навсегда лишить счастья якобы и тем захватывая, мистическим приключением.

Можно просто так стрелять за кого-то, ничего не желая, если откажешься, посадят кому придется. Одни делают плохо, другие отличники, в общем все хороши, есть в этом бандитское. Они ничего не могут, не ты значит другой, общество угорает, подбадривает, призывает к рекордам. Столько есть насильников, убийц, воров. Их осудят, поставят ниже, заставят прислуживать, вытеснят из церкви. Тело бога не его кровь, багряно осенними листьями осушающая грешную плоть. Одни вспоминают, мучаются, не могут себя простить. Говорят, они смеялись, видели в убитых своих врагов. Другие переживают в основном в общем смысле. За возможность спасения, барьер между ними и противоположным полом. Организованное убийство не чета случайной стычке. Приговоренный не видит в герое положительных качеств. Делать что говорят не значит не упасть оземь и слабо молиться не убивать. Оказать сопротивление становится вне морали, чем-то запредельным, что чмырят не в открытую, хотя вся жизнь за одиночку. Нельзя бросить своих считая чужими. Можно встать и заявить, что мы не те, за кого нас выдают.