На часах кэмел трофи. Хотел объяснить девушке, но желание отпало.

Желание выдавить писателю кадык ночью, дать поддых, на краткий перерыв или лишнее за его произведения “Ночь”, “Жевачка на нос”, “Купи Дон”. Его мысли стали популярны, а заинтересовали на верху, марлевая повязка из Азии придала вагону голливудский шарм. На обнаженных ногах отражались ее лосины.

Девушка напротив против явно шапочного знакомства, не накидаешься как в восьмидестях, выпьют, будущее в прошедшем. Стрелы модного лука, веер на принцессе с зонтиком.

– Вас как зовут.

Она не ответила, это же фантазия.

Ночной Ереван, крики о помощи. Девушку прижали к забору, вымогали вернуться к мужу. Он в общем ничего из себя не представлял, но имел исправно.

Бригада скорой вколола обезбал. Хитрый взгляд на смертельные выпады из кино, где кисы делили свежие сиськи, а лимонный пай манил негра. Он приехал на побережье из Зимбабве, там чертополох, добыча угля, если он там есть. На селевых потоках одел кошки, выбрасывая из подсознания год. Титры не дали счастья, мистерии Митры в волчьей пасти.

Когда до вершины оставался последний из двух жандармов, медитировал.

Водрузил флаг с эмблемой из мультика, фото любимой и гримаса друзьям.

Химеры и херувимы, бояться кисточки хвоста после молебна, пугаться тенистых сосен и нехватки листка клевера, сладость ревеня в молодом варенье.

Мнение ошибочно превалировало над эрудицией, гонения первых христиан после десятилетий проскрипций, десятина барину, над мореной зарево. Дни как оставили в прошлом опять пертурбации ностальгии. Картина с фрегатом без рамки, три пешки в дамки в поддавках, сны не наяву про гипноз лугом, по пояс траву, в глазах синева конкурентом неба, хочу в дрова.

Гасиенда или что-то типа резиденции уносила разбомбленной лестницей по витражным этажам, где над вторым еще был третий с порослью деревьев.

Раздавались пьяные крики, ор на Гуту. Именно здесь этот поход стал реальным переживанием, чем-то выше ценности жизни, счастье заснеженных пиков.

Солнце грело кости, ветер поил прохладой. Стабильно клевали зерна куры, пугали что они пища симпатичные кролики. Тогда и ролики можно расчехлить.

Холодильник раздвинул ноги как шаром покатил. Шар Эдама и ничейное яблоко. Выбрав красное сладкое под Animals, мама была портнихой пели рокеры по гигантскому слалому, пустые тарелки под хохлому, живя под собой не чуя иностранно. На выходных пьяно скабрезничать под горячую руку раздвигать ноги головой в пиджаки. Кладезь мудрости, точно свежей колодезной после браги. Раджа прервал концентрацию, чтобы представить себя на месте жирафа в диком вольере, судя по мере пресечения, немытая посуда. Уже есть машины, тогда копиться там. Иногда жир с тарелок соблазнителен и вездесущ вкусом по обертки от рожка. Ее письмо дошло до головы, там эти строчки “люблю за цветочки”, “снимаю с себя ответственность”.

– Вы не могли бы мне помочь, – он назвал ее Стори. Если бы Лав.

Корни панка в нирване.

Она показала грудь, он прелестно оценил щиколотки, улыбнулся до щикотки в скулах, до школьной поры, прогулок с рюмкой, отражаясь в первых этажах.

– Мы тут играем на девочек и мальчиков.

– Что за кон?

– Десятки.

– Ставлю майки и бот. Так и говорится.

– А ты еврей, выходит, – синтонировала она богиней храма Синто под сенью Фудзиямы.

– Я молодец. Могу помочь по-еврейски.

– Я не фанат анекдотов.

Разве что психика, подумал он неудачно.

– О чем думаешь?

Он раскидал по четыре и не отрывая взгляда взял семь.

– Почему не шесть?

– Играл.

– Тогда я твоя, но все против.

Одна соседка часто писала жалобы, муж был не грубый. Жилуправление было против таких эскапад, люблю это слово махинация. Она сделала куклу из чулка и ваты, тыкала ей. Он где-то не чувствовал в груди танго. Он где-то лучше переспал бы с ней, но она видела сны о его негодяйстве.

Разнузданная половая жизнь, или как монашеский запой, можно упомянуть если не перестать знакомиться, в городе мало набережных. Гул или эхо подворотни, арочный или блочный свод. Лично ему в тушенке не хватает качественной сои, промышленность стынет под налоговым бременем, олигархи.

Его проходной, их лозунг стоит тысячи. Попросили выйти, хотя еще не садился, точно из машины. Прижал ту в свете одинокой лампочки, угрожал вежливо. Здесь объяснил кто, Сильвестр Карманов. документы на подставное лицо, равное. Их не убедил, но ограничились поддых. Ошибся адресом, принял за прохиндейку. Лобызая потные губы после залипона на модной фланели, обещал что в последний, щупая чужой зиппо. Шесть килограммов спереди приглашали на плечо.

Это не самый последний город, драки постоянны, он не обещал жениться. Она хотела оторвать ему яйцо, но боялась браслетов. Он стоил три бутылки вина, хотя всем по нутру.

Огурцов подмоченные семена проклюнулись к позднему марту, закрыть глаза к фарту, бронировать чартер, спелеология в коллекторе против метемпсихоза в огне прожектора на нападение, все страхует дочери рождение. Что такое насилие во времена повсеместной слежки, в универмаге фамилия майки без спешки.

Неправильное начало с первой пешки, категорирование полунедельной пешки, тело отелло в смерти лица Моне, он смело взял ее сзади в вине полусна, яд при параде, квелая весна. Отмудохав алкаша, поцеловал им воздух, владелец города не портит выбросом воздух.

– Что он в ней нашел?

– Ходить вокруг да около, бить в голову с поздно взлетевшей ноги. Месть осталась в прошлом, килограммами нерастраченной стали.

Под стать двум джентльменам были их особы.

Раскрепощенные, любят барабаны. Пролетами летели снова вокруг горы, на ней росли деревья неизбывной сладости и халд утра пленил невесомостью неизвестности. Станки работали внутри соседней горы, добывали уголь. Большие Ивановцы мирно гармонизировали индустриальность ландшафта.

Семиотика осталась в Эстонии, белые котики на ипохондрию. Гипоталамус проснулся от скрипа пресса.

– Будете курочку? У нас с соусом.

Представил жаркий противень, золотистый лук.

– Вам предложить соленцы.

Могильные молчание, хочет скрыть недотрогу. Карабинеры со страниц учебника, неглиже галифе. Просил снять те лодочки, но совсем влюбился.

Драматизм парения вагонов над зеленеющей бездной, где одинокими останцами дымили кипящей лавой бревенчатые дома. В тамбуре можно было вешать, что полено, что датые второсортной водярой тела.

Современная форточка не открывалась знаменуя бравурную опасность жизни вниз. От прошлого остался один титан.

Эту дорогу строили для этапирования лагерщиков, литературно.

Мечта в отдаленных пиках, там звенела пилорама. Это уже было. Красивый мозг попутчика хранил налет неспешного обмена репликами. Целоваться с налетом лбом за один до ресторана. Сорвать эти губы.

Дочитав почти Ригведу, где герои невзначай обхаживали друг другу лица, и вяло травили о спасении, и никто не был далек от мнения, что прошлое вернется, станет навязчивой реальностью, прикуют к кровати, вобьет в сон разума остатки трапез, и кушаний, разбросанных вдоль широких кроватей, но смысл останется тем же, он войдет в неосознанный транс с пульсацией мозга. Курицы летали по просторному помещению, бились в прочные советские стекла, ходили, перебирая корм на полу, точно ожившие подушки. В дверь постучали, двое были резко против разведения в квартире домашнего хозяйства. Несмотря на свежую курятину. Завязалась драка, было перешедшая в потасовку, владелец помещения нанес удары, попал в глаз до боли в глазнице, задел хуком налитую скулу. Перешли синхронно на ноги, точно на ринге, где вместо тяжелой груши был живой человек, готовый к сопротивлению, не щадящий колени. Хозяин было упал, вскочил, нанес ногой два маваши, получил в ответ в лоб, не стал падать, собираясь, оглядел светлый квадрат рамы.