монастырь? Кому будет отдана земля? – На ум приходил только жестокий

лорд Уизертон, который не любил крестьян, и я боялась даже думать, что он

сделает с моим народом, если будет им править.

Аббат покачал головой, его узкое лицо оставалось спокойным, как

всегда.

– Даже когда вы поселитесь в монастыре, вы сохраните свое богатство

и земли. Как женщина, конечно, вы не станете жить с монахами в монастыре.

Вы останетесь в доме для гостей, пока мы не построим для вас аббатство.

Тем не менее, если вы станете монахиней, это не значит, что вы не сможете

управлять своим народом так же мудро и справедливо, как ваши родители.

На самом деле, я думаю, что у вас будет еще больше времени и сил, чтобы

всецело посвятить себя служению своему народу без мирской суеты, отвлекающей внимание. А после того, как аббатство будет построено, вы

сможете стать аббатисой.

Его слова немного успокоили меня.

– Но после моей смерти? Что тогда будет?

Он вздохнул и помедлил с ответом.

– Мы не властны над будущим. Мы можем только максимально

использовать настоящее.

Я знала, что он имеет в виду, и ему не нужно было объяснять мне, что

однажды правлению Монфора придет конец.

– Значит, я не смогу выйти замуж за лорда Колдуэлла? Значит, у нас с

ним нет будущего?

Аббат снова помедлил, но потом кивнул.

– Простите, миледи. Как только вы примете обет и станете монахиней, вашим единственным женихом будет Бог.

Резкий вздох в дверном проеме привлек мое внимание. Там, рядом с

моим высохшим, сутулым слугой Бартоломью, стоял Томас с мертвенно –

бледным лицом и широко раскрытыми глазами.

– Томас.

Я вскочила на ноги. Мне захотелось броситься через комнату, схватить

его за руки и сказать, что все будет хорошо. Но внезапно я поняла, что

ничего хорошего не будет. Мой мир только что перевернулся с ног на голову, и Томасу нет там места.

– Вы не появились в главном зале, – выдавил он. – Я беспокоился. Я

только хотел убедиться, что вы не страдаете от горя.

Если бы только, то горе было моим единственным. Но теперь мои

страдания усилились, и все остальное по сравнению с ними исчезло.

Томас видел отражение своего шока на моем лице. Я не знала, какую

именно часть моего разговора с аббатом он слышал, но услышанного было

достаточно, чтобы понять, что любовь, которая начала расти между нами, теперь должна увянуть и умереть. Я просто молилась, чтобы он понял, что я

не играла с ним, когда поощряла его ухаживания.

– Ее светлость только что узнала об обете своих родителей.

Аббат встал и выпрямился во весь свой внушительный рост. Затем он

протянул свернутый пергамент Томасу.

Мне хотелось схватить его прежде, чем Томас успеет его прочесть, и

разорвать в клочья. Возможно, без доказательств я смогу продолжить жить, как прежде. Но пока я обдумывала эту мысль, мои надежды рухнули вместе

со словами аббата.

– Обет можно нарушить только смертью, – сказал он. – Если ее

светлость не исполнит его, она рискует навлечь на себя гнев Божий.

Томас взял у аббата пергамент. В комнате воцарилась зловещая

тишина, когда он прочитал слова, которые в мгновение ока навсегда

изменили мою судьбу. Наконец Томас опустил руку, пергамент повис, плечи

поникли, голова опустилась. Это была поза человека, который потерпел

поражение.

Аббат откашлялся и тихо произнес.

– Если вы хоть немного любите леди Розмари, вы должны покинуть

Монфор и никогда не возвращаться.

«Нет!» – Беззвучно закричала я. – «Не уходи. Не бросай меня сейчас!»

Словно услышав мою мольбу, Томас поднял на меня глаза полные

боли и душевной мỳки. Эта боль доказывала, что он слишком благороден, чтобы допустить угрозу моей жизни. Она доказывала, что, он заботится обо

мне больше, чем можно выразить словами, и он должен защищать мою честь.

Ему ничего не оставалось, как покинуть Монфор и никогда не возвращаться.

Он сунул руку во внутренний карман куртки и что-то достал. Даже при

таком тусклом свете я поняла, что лежало у него в руках – серебряный

браслет. Камея с розой, которую я подарила ему в знак своей привязанности, та самая, к которой он прикоснулся губами в поцелуе, когда уезжал из Эшби, в поцелуе, полном обещаний.

Это воспоминание лишило меня возможности дышать, как будто кто-то вырезал мне легкие, оставив зияющую, болезненную дыру в груди. Слезы

защипали глаза, и мне пришлось сглотнуть, чтобы сдержать их. Он нехотя, как будто против воли, протянул мне ее. Я покачала головой.

– Нет, милорд. – Выдавила я из сжатого горла шепотом. –

Пожалуйста, оставьте ее себе. Это ваше.

Он мгновение колебался, но положил ее обратно в карман, около

сердца. Он не смог получить меня, но, получил мою любовь. И она будет с

ним вечно.

Томас долго смотрел мне в глаза, и я точно знала, что это было

прощанием навсегда.

Глава 7

Я открыла распухшие глаза и прижала руку к пустому месту в груди, где когда-то билось мое сердце. Я бы ничего не почувствовала, если бы не

увеличивающаяся боль. Я перевернулась на перину и запустила пальцы в

длинную шерсть щенка. Он стал лизать мою руку, и это было нежным

напоминанием, что я не одна, что моя жизнь не закончилась, несмотря на то, что я чувствовала обратное.

Этой бессонной ночью, ворочаясь с боку на бок, миллионы видений

преследовали меня – голодные крысы в бездонных клетках, моя мать, томящаяся на смертном одре, боль, появившейся на лице Томаса, когда он

протянул браслет с камеей. Я заставляла себя сдерживать эмоции, нахлынувшие на меня, когда вспоминала о его невысказанном прощании, о

том, как он повернулся и оставил меня в комнате моей матери, а пергамент

лежал у меня на коленях и обжигал, напоминая о себе. Я была благодарна

аббату за то, что он остался со мной и позволил мне поплакать у него на

плече. Он не пытался успокоить меня, понимая, что я должна выплакать

горечь из-за рухнувших планов на будущее, из-за потери любви и

невозможности брака, так же, как я должна была выплакать горечь потери

родителей.

Да, я должна была выплакаться. Это было нормально и даже полезно.

Но теперь, проплакав всю ночь, мои глаза были сухими. В слабом свете зари, пробивавшемся из окна, я разглядела Труди, спящую на тюфяке возле моей

кровати. Она была так же шокирована, как и я, известием об обете. Мои

родители ей тоже ничего не говорили. И проворчав некоторое время по этому

поводу, наконец, смирилась со своим будущим со мной в монастыре. Если

бы только и я могла так же легко смириться.

Желание пойти этим утром в маленькую часовню, которая давным-давно была построена в замке, заставило меня подняться. Я не часто

посещала ее, но приглашение аббата встретиться с ним там, на утренней

молитве показалось мне кстати. Меня вдруг охватило непреодолимое

желание упасть на колени и излить душу тому, кто всегда будет рядом и

услышит мои горести и трудности. Я чувствовала, что впереди у меня еще

много мучительных ночей, что я буду бороться за душевный покой еще

много дней. Но я должна была начать приспосабливаться к той жизни, которая предначертана мне судьбой. И возможно я должна начать с молитвы, сегодня, а потом и ежедневно.

После проведенных ранних часов с аббатом в часовне, я, наконец, вышла, чтобы попрощаться с гостями. Мой крестный – Благороднейший

рыцарь герцог Ривенширский поцеловал мне руку. Раннее утреннее солнце

подмигнуло мне, сверкнув в его кольце с надписью и еще раз – в доспехах.

– Мне жаль, что вы так скоро уезжаете, ваша светлость, – сказала я, стоя на балконе Главной башни.