– Мне очень жаль, но этот стол придется освободить, – сказал он.

– А, хорошо, – ответил Беньямин. – Понимаю.

На самом деле он ничего не понимал. За последние десять лет, что он жил в Париже, его еще ни разу не выгоняли из-за столика в кафе. Небывалое дело!

Выходя, Беньямин поймал на себе взгляд офицера – удивительно отчужденный, как будто у его глаз не было зрачков. Ему вспомнился когда-то читанный дешевый французский роман, в котором речь шла об инопланетянах, вторгшихся в наш мир: единственной чертой, отличавшей их от людей, были глаза без зрачков.

Опустив голову, Беньямин вышел на улицу и вдохнул прохладный воздух. В груди образовалась пустота. К своему ужасу, он заметил, что у него довольно сильно дрожат руки. Что с ним нынче происходит? Неужели сорок восемь лет – это уже старость и ему по возрасту пора дрожать и трястись? По вечерам он отчетливо чувствовал, как силы капля за каплей вытекают из него сквозь сетку сознания, как все меньше хочется что-то делать. Он знал, что с сердцем дела обстоят совсем неважно: десять минут ходьбы, и начинается одышка, он с трудом одолевает каких-то три лестничных пролета в своем доме, расположенном в конце рю Домбаль. Были бы деньги, нужно бы, не откладывая, к врачу. На рю де Пайен есть доктор, специалист по болезням сердца, он отправится к нему, как только придет чек из Нью-Йорка.

В квартире у него было пусто и тоскливо. Единственным ее украшением был щербатый письменный стол красного дерева с кожаной столешницей, когда-то принадлежавший его отцу Эмилю Беньямину. Брату Георгу удалось вывезти его из Берлина незадолго до того, как в 1933 году нацисты взяли его под стражу «с целью защиты». Пять лет спустя Беньямин с горечью писал Гретель Адорно[20]: «Брата перевели в вильснакскую тюрьму и определили в дорожно-строительную бригаду. Там жизнь, кажется, еще терпима. Немецкие друзья говорят, что для людей в его положении страшнее всего попасть в концентрационный лагерь, куда отправляют приговоренных к длительным срокам. Это ужасно, хотя, быть может, в этих лагерях не так опасно, как на фронте». Ужасно было и то, что с Георгом невозможно было переписываться. Вальтер отправил ему множество писем, но почти все они возвращались обратно, да и кто может быть уверен – дошли ли те несколько, что не вернулись.

Утром он гулял по улицам на Левом берегу, и ему бросалось в глаза, как напряжены лица прохожих. Остервенело ревели клаксоны, люди что-то резко выкрикивали. На дальних подступах к городу всю ночь выли сирены. Наверное, я был не прав, сам себе говорил Беньямин. Может быть, немцы и правда вот-вот войдут в город? Как же я мог не обращать внимания на Дору, ведь она рассчитывает на меня. Жена брата Хильда убеждала его в письмах: нужно уезжать; и Шолем не раз предупреждал из Иерусалима. «Беги, пока можно», – писал он не далее как в прошлом месяце. Покинуть Париж его призывали Адорно, Хоркхаймер и даже Брехт. «Поезжай в Америку! В Португалию! На Кубу!» – кричали они в своих письмах. Но кому легко уехать из Парижа? Если Адорно и Хоркхаймер были по-настоящему обеспокоены, то почему не выслали денег и почему не сделали этого несколько лет назад, когда покинуть Францию было еще легко?

Конечно, чтобы уехать, ему пришлось бы сделать над собой неимоверное усилие. Ведь Париж – это всемирная библиотека, грандиозный читальный зал, будуар, обольщающий столь беспощадно, что поймал в свои сети и его, и почти всех, кто подпал под его чары. Бессонными ночами, под шепот огня в потрескавшемся мраморном камине в дальнем конце спальни, он представлял себе, как этот город держит его в своих объятиях. Ему грезилось, что он окружен пухлыми подушками, лоснящимися шкурами, безделушками из цветного стекла и фарфора – совсем как Бальзак в своих личных покоях. Серебряная ваза на каминной полке прорастала десятью лилиями городского герба, и всюду были книги, собрания томов в изящных коленкоровых переплетах с золотым тиснением, один ряд над другим.

Париж был для него еще и особенной, своей библиотекой, которую он знал, как слепой знает свой дом. Не сосчитать часов, которые он за эти десять лет просидел на одном и том же стуле за одним и тем же полированным столом в Национальной библиотеке, в роскошном пристанище ее знаменитого читального зала, спроектированного Анри Лабрустом[21], вольнодумцем и архитектором-лауреатом Второй империи. Его девять сводов, ажурные глазурованные плиты и чугунные колонны словно символизировали палаты совершенного разума, в сиянии созерцавшего вечность. Десять лет Беньямин работал там, читал и писал, часто в состоянии почти молитвенном, с бесконечным терпением, как будто ожидая услышать некий голос, а сверху огромными столпами лился свет, в котором исполняли свой радостный микроскопический танец миллионы пылинок.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.