Отец указал рукой на табурет, и Филип присел, пользуясь его дозволением.

Его любопытство разгорелось до предела. Что мог натворить лорд Томас Картмор, всегда столь рассудительный и правильный, как часы на городской ратуше?

— Только помни, ошибки родителей — не оправдание для дурного поведения детей. Из них надо извлекать урок. Ты должен превзойти меня, ведь тебе уготована более высокая участь.

Филип не мог себе такой представить, а уж превзойти отца… Еще попросили бы его взлететь без крыльев!

— Я тоже был когда-то влюблен в ту, о ком не должен был думать, — Сейчас отрешенный взгляд наверняка читал в пляске огня картины прошлого. — Когда я был еще моложе тебя, ранение привело меня в дом одного дворянина, чье имя я не буду называть. Я долго там пробыл — сперва меня нельзя было перевозить, а потом я и сам не хотел уезжать. У хозяина дома была дочь, милая, добрая, скромная девушка с волосами, как лен. — Улыбка тронула губы лорда Картмора. — Ты можешь догадаться, как развивались события. Я влюбился, и, слово за слово, вырвал признание у нее. Вот только, — Он снова стал серьезным. — Мой отец, твой дед, и слышать не желал о таком браке. Он уже выбрал мне жену, леди из рода Силла. Такой союз должен был укрепить связь семьи Картмор с тем, что осталось от королевского дома Сюляпарре, придать нашей власти большую легитимность в глазах Древних семейств…Выбор отца был, разумеется, мудр, но молодость слепа и самолюбива. Я настаивал, что мы и так породнились с Силла, когда он сам женился на моей матери, родственнице княжеской семьи по другой линии. Впрочем, спорить с твоим дедом было как спорить со скалой. Этим я хочу сказать, — поспешно добавил отец, — что твой дед был человек с железным характером, умевший придерживаться принятых решений. Я глубоко его чтил, и все же, когда ты молод и глуп, отказаться от девушки, которой предложил руку, кажется невозможным.

Что ж, отлично. Отцу будет сложнее осудить кого-то на смерть за то, что готов был сделать сам. Сопереживание — великая сила.

Лорд Томас прокашлялся. — И я решился на неповиновение. Да, сейчас мне стыдно вспоминать об этом, но я уговорил мою возлюбленную бежать… Она была добропорядочной девушкой, но Темнейший, внушивший мне эту черную мысль, помог мне и ее сбить с пути истинного.

Филип слушал, затаив дыхание, пытаясь сдержать улыбку, раздвигавшую губы. Отец в роли молодого безрассудного влюбленного — это было так мило! Сегодня он и впрямь открылся ему с другой стороны.

— Наступила ночь побега. Были готовы кони, чтобы переправиться в Андаргу. Я знал, что отец не простит неповиновения, что не стоит даже показываться ему на глаза после того, как я нарушу его волю. А еще я знал, что вместо меня его наследником станет мой брат. Я пытался представить Сюляпарре, которым правит Оскар…

Да уж, перспектива, о которой нельзя думать без содрогания.

— Твой дядя, — отец осторожно подбирал слова, — как ты знаешь, великолепный солдат и славный муж. Он превосходит меня во многих вещах, а на поле боя ему нет равных. Но как правитель… Если дать ему управлять страной, оно подожжет ее, чтобы не заскучать. Пока я ехал в темноте к дому моей любимой, я думал о Сюляпарре, об ответственности, которая стала моей с рождения… И понимал: что бы я ни решил, я отвечаю за все, что произойдет с нашей страной дальше, даже если буду за много миль от нее. Моя возлюбленная так и не дождалась меня. Наверняка решила, что я — последний трус.

— Вы знаете, что с ней сталось?

— Конечно, — отец улыбнулся. — То, что и должно было — она вышла замуж с благословения родителей, за достойного дворянина, и родила ему семерых детей. А я… я поехал в столицу, дабы увидеться с твоей матерью, как велел мне мой отец. И час, проведенный с ней, выжег из головы все мысли о другой… Но это другая история.

С печальным концом.

— Я рад, что вы мне рассказали. Мне интересно все о вашей жизни.

Лорд Томас с сомнением поджал губы. — Не знаю. Отец должен служить примером своим сыновьям, а это — так себе пример.

Как он не понимает, что эта история только заставила Филипа уважать его еще больше?

— Как видишь, я могу понять, что руководило твоим другом. Мне жаль его, хотя, войди он сейчас в эту комнату, я убил бы его собственными руками. И если я говорю "он должен умереть", то безо всякой радости.

Сердце забилось, как зверек в капкане. Пришло время для козырной карты. Коли это не сработает… — Убейте его — и на моей совести будет еще и смерть друга. Да, это так. — Филип поднял руку, отметая возражения, готовые сорваться с языка собеседника. — Я свел их вместе, я позволил им полюбить друг друга. И я до самой смерти буду корить себя в этом. Все, что произошло и произойдет после этого — моя вина, как вы и сказали.

Какая же это гнусность, разыгрывать спектакль перед отцом ради того, чтобы оттянуть кончину негодяя! Но смерть Грасса принадлежала ему одному, и он отдаст приказ о ней, когда будет готов. Тот не сбежит от него в небытие, оставив с этой черной дырой в груди, которую заполнит только месть.

Бедный отец выглядел растроганным. Но быстро овладел собой. — Пойми, оставлять его в живых… просто опасно. — Он поднялся из-за стола и прошелся взад-вперед, заложив руки за спину. — Твой друг может начать болтать.

Сказал, как топором обрубил — Филип почти решил, что все потеряно. — Кевин не из болтливых. Это самый замкнутый человек, которого я знаю. Кроме меня, у него друзей не водилось. Да и кто б поверил похвальбе того, над кем смеялся весь город?

— Разговорится, когда хлебнет лишнего.

— Он презирает вино. Я никогда не видел его пьяным.

— Да это просто какое-то сокровище, — мрачно пошутил отец, — в некоторых отношениях.

— И подумай о бедняжке Офелии! — Этот довод пришел в голову только сейчас. — Довольно и того позора, что на нее обрушился. Ты хочешь, чтобы она оплакивала не только честь, которой лишилась, но и человека, который погиб из любви к ней? Не хочется, чтобы остаток ее жизни был омрачен еще и этим.

— Сын, ты о многом меня просишь, — Отец опустил руку ему на плечо. — Правителю допустимо иногда жертвовать честью, но только ради высшей цели — блага государства. А ты должен научиться принимать тяжелые решения — потому что на твою долю их выпадет много, поверь мне. Такова цена власти.

— Мне не нужна власть, — прошептал Филип. Представить себя на месте отца — да даже ангелочки-путти будут над ним смеяться!

— Тебе так кажется, потому что она у тебя есть. Властью облечен я, и, любя тебя, стараюсь выполнять твои желания. Вот сейчас ты хочешь спасти друга от заслуженной кары — а значит, тебе нужна власть сделать это. Чего ты не хочешь, так это ответственности, и кому, как не мне, это понять! — Он вздохнул. — Парадокс власти в том, что чем больше ее у тебя, тем более ты связан необходимостью по рукам и ногам — и тот, кто стоит на вершине власти, иногда не может распоряжаться даже собственной душой, если необходимость велит бросить ее в огонь. — Хватка на его плече стала жестче. — Решай сам — жить соблазнителю твоей сестры или умереть. И помни, на этот раз все последствия и впрямь на тебе.

Филип посмотрел на отца снизу вверх. Прошептал: — Понимаете, он был моим лучшим другом.

Как трогательно! Даже не пришлось напрягаться, чтобы вызвать влагу на глаза. Довольно было вспомнить, каким дураком себя выставил, и злость сделала дело за него.

— Скажите, отец, — спросил Филип о том, что его действительно волновало, не рассчитывая, впрочем, получить ответ. — Что надо сделать, чтобы заслужить верность, настоящую, такую, когда тебя не предадут ни ради славы, ни ради богатства, не променяют ни на кого и ни на что? Или ее нет на свете? Или я просто ее не стою?

Он отлично вошел в роль. В груди нарастала тупая боль — там словно завинчивали тугую пружину, ржавую, готовую лопнуть в любой момент.

— Ты много хочешь, Филип, — заметил отец с несвойственной ему мягкостью. — Дружба — это прекрасно, а любовь сладка. Но помни, единственное, что никогда не изменится, это кровь. Ее не выльешь из жил, чтобы заменить новой. Твоя семья всегда останется твоей семьей, и это — превыше всего.