Он засмеялся над собственной шуткой, и Кевин с удивлением ощутил, как в ответ где-то в груди рождаются смешинки, поднимаясь наверх, словно пузырики в искристом вине. А со смехом — пьянящее облегчение, как после бурных слез.

— Ладно, пойдем отсюда, — Отсмеявшись, Филип хлопнул его по спине и развернулся. — Здесь пахнет, как под юбкой старой шлюхи.

Кевин поспешил следом.

Они шли по улице в тени толстобрюхих домов, из щелей меж ними тянуло сыростью. А окна вторых этажей будто плавились на солнце, и высоко над головами тянулась лента сини того оттенка и глубины, что по карману лишь самим Богам.

Ему все еще было стыдно перед другом, но то был иной стыд, не пригибавший к земле. Как жаль, что нельзя прямо сейчас вскочить на коней и пуститься вдвоем навстречу опасности! Надо сперва закончить треклятую Академию — но до этого осталось совсем немного.

Кевин потянул свой великолепный новый меч из ножен, вскинул к небесам, бросая им вызов. Острие клинка поймало золотой луч, и казалось, что на него опустилась звезда.

Он пойдет за этой путеводной звездой и либо покроет себя славой, либо умрет. Ради матери, ради себя, ради Гвен, даже ради отца, того, каким тот был когда-то. Но прежде всего — для него, своего единственного друга.

21/10/665

I.

Павлиньи перья в волосах, тончайшая туника на гибком теле, темные круги больших сосков просвечивают сквозь полупрозрачную ткань. Прекрасная одалиска налила в бокал пенящуюся жидкость, послала Фрэнку заученно-томный взгляд, и, не встретив отклика, прошествовала дальше, качая бедрами.

Слуга, молодой человек с обнаженным скульптурным торсом, блестевшим от масла, призывно посмотрел на него, проходя мимо. Голову слуги венчали золоченые оленьи рога.

Фрэнк пригубил морозно-зеленый напиток со вкусом мяты и моря. Ну и вечеринка! Он будто попал на какую-то оргию в духе древней Империи.

Когда Филип предложил Фрэнку посетить прием, устроенный его братом Бэзилом, немного развеяться показалось не такой плохой идеей. Что ни говори, а последние дни, из-за новых обязанностей и смерти Красавчика, были не из легких. Но сейчас Фрэнк ясно чувствовал: его место не среди придворных, а в Красном Доме, где в подвале ждал суда и смерти сломленный, измученный человек. Или рядом с матушкой, которой все нездоровилось. Она сама уговаривала его сходить повеселиться, но не стоило слушать. Фрэнк хотел отдохнуть от Красного Дома, а вместо этого принес его с собой на это собрание разряженных, беззаботных людей, среди которых чувствовал себя чужим.

Филип запаздывал, а если в толпе и прогуливался кто-то из старых знакомцев Фрэнка, он все равно бы их не узнал. Лица гостей скрывали маски, волосы — разноцветные парики. Ему оставалось лишь бесцельно бродить по комнатам, задыхаясь от приторного аромата благовоний.

В глубине души, Фрэнк понимал, почему не уходит, и за это презирал себя еще больше. На вечере, вероятнее всего, будет Дениза, которую он не видел уже вечность. Что же, поздравляю, Фрэнк, скоро она появится, под руку с законным супругом, твоим лучшим другом.

Эта мысль заставила его сделать большой глоток. Неизвестный напиток обжег горло прохладой, небо приятно защипало. Прошло немного времени, и Фрэнк словно воспарил над полом, а мир вокруг стал чуть менее реальным. Странно, вроде не такой уж крепкий…

Дым курильниц обволакивал его, размывал очертания людей и предметов. Фрэнк вдруг понял, что забыл, откуда пришел, потерялся в лабиринте занавесей тонкого шелка, разделивших залы третьего этажа, где проходил прием, на много укромных уголков. Призрачный мир…

Когда до него донеслись звуки скрипки, чистые и строгие, он пошел на этот зов, как корабль к дальнему свету маяка. Мелодия доходила откуда-то справа, прекрасная красотой более высокой, чем окружавшая его золотая мишура.

Фрэнк отбросил несколько занавесей, протиснулся мимо двух масок, замерших в дверях, и оказался в длинном приемном зале, через который уже проходил. Здесь плавало меньше душного дыма, стало легче дышать.

На этот раз Фрэнк обратил внимание на возвышение у дальней стены, разборную сцену, где сейчас стоял лишь один музыкант. Скрипач склонил голову к инструменту, в руке дрожал смычок. Зал наполняли придворные, ведшие светскую беседу, но их голоса не заглушали пронзительный голос скрипки.

Фрэнк приблизился к самой сцене. Каштановые кудри падали на плечи музыканта, молодого мальчика, младше Фрэнка, глаза его были закрыты. Кажется, скрипач пребывал где-то в своей вселенной, далекий от суеты.

Фрэнк почувствовал, как песня скрипки, улетая из душного зала к звездам, уносит с собой и его. Она пела о запретной, невозможной страсти, о смирении и отчаянии. Я состарился в Скардаг, подумал он, чувствуя влагу на щеках, превратился в старую сентиментальную женщину.

Но он стоял и слушал, пока звук не оборвался на высокой ноте. Фрэнк и скрипач очнулись ото сна одновременно. Глаза у юноши оказались ярко-голубые — цвет почти как у Франта.

— Прекрасная музыка, — заметил Фрэнк. — Я не знаток, но…

— Мой лорд очень добр, — скрипач улыбнулся, показав белые зубы.

Фрэнк порылся в кошельке и вручил ему золотую монету. Небольшое вознаграждение за такое искусство, но, по правде сказать, он отнюдь не купался в деньгах.

Музыкант рассыпался в благодарностях, но Фрэнк уже отвернулся. Прозрачные звуки скрипки очистили голову, и он особенно ясно ощутил, что ему здесь не место. Снял маску, которую вручили при входе, и устремился к дверям. Филип его простит.

— Господин Делион!

Он обернулся на окрик.

— Вы ведь не уходите, правда? Мы вас не отпустим за все блага мира! — Бэзил Картмор носил сегодня небольшую маску-домино, но было невозможно не узнать его ржаво-золотистые локоны и странное лицо, столь же красивое, сколь и неприятное. — Друзья моего брата — мои друзья. Сегодня вы — наш особый гость.

В золотой парче, увешанный драгоценностями, он весь сверкал и переливался, соперничая блеском с хрустальной люстрой. Еще чуднее смотрелись двое молодых людей, составлявших его свиту: выбеленные лица с рисованным румянцем, крашеные губы, парики неестественных цветов: бледно-голубой у одного, розовый у другого. Они обмахивались веерами, словно леди. Фрэнк припоминал эту забавную парочку — у них еще были смешные прозвища, как у дамских собачек.

Бэзил полуобернулся к приятелям, и те тут же принялись поддакивать. — Будет о-о-очень весело, — томно протянул голубой парик. — Но только если вы останетесь! — Уж мы позаботимся, чтобы вы не скучали, — подтвердил розовый.

Фрэнк слышал, что Бэзил Картмор — с большими странностями, и все же это был брат Филипа. Он напомнил себе, что за экстравагантной внешностью может скрываться доброе сердце, хотя блеск в черных глазах Бэзила казался каким угодно, только не добрым.

— Вы слишком любезны, но в этом нет необходимости. Я и правда подумывал о том, чтобы уйти. Для меня здесь немного душно.

— Может ли быть, что вам не нравятся восточные благовония? Я их обожаю. Умоляю, останьтесь. Нет, не ради меня, а ради других людей, которые хотят вас видеть и ждут, — Бэзил послал ему многозначительный взгляд, и сердце Фрэнка скакнуло в груди. Неужели Дениза что-то сказала брату мужа? Ей стоит быть осторожнее.

Чтобы скрыть смущение, он сделал еще глоток. — Конечно, я не могу устоять перед такой просьбой. Хотя, боюсь, провинциал вроде меня окажется не к месту на столь роскошном собрании.

Снова этот язвительный блеск. — Вы к себе несправедливы. Что может быть столичнее Скардаг? Кажется, вы сидели там достаточно долго, чтобы пропитаться воздухом нашего прекрасного города.

— Вы были в Скардаг? — последнее слово голубой парик произнес театральным шепотом.

— Лили, у вас девичья память, — фыркнул розовый. — Это был небольшой скандал, господин Делион тогда прославился.

— Бедненький, в Скардаг, наверно, так ужасно! — посочувствовал Фрэнку голубой, хлопая его по плечу роскошным веером из белоснежных перьев.