— Думаю, Кевин сам не верит в то, что говорит. Но ты правда считаешь, что скрипач мог познакомиться на балу с важной и знатной дамой? — Фрэнку все еще с трудом верилось, что женщина из благородного рода снизошла бы до такого, как Тристан. — Или он немного приврал?

Фрэнк попытался вызвать перед глазами картины того вечера, но снова видел лишь белые округлые ноги и бесстыдный взгляд незнакомки.

— Конечно, мог, — ответил ему Филип со смехом. И подмигнул. — Ты же познакомился!

Издевается, гад!

И тут Фрэнк вспомнил.

Лето 663-го

…Запах книг. Когда-то он его успокаивал.

Библиотека дремала в полумраке. Дальние полки терялись в тени, кресло у единственного окна, где Кевин провел столько счастливых часов, пустовало. Загадочно поблескивал гигантский напольный глобус, у которого в проклятую минуту он поцеловал Денизу.

Сперва показалось, что он здесь один, но затем из-за одного из шкафов выглянула девичья головка, а вслед за ней показалась и вся Офелия.

Кевин смотрел на нее отстраненно, будто издалека. Милая пухленькая девочка с роскошными волосами, закрывающими спину, руки сжаты в замок от волнения. Озирается по сторонам, ожидая, похоже, что откуда-то из воздуха появится ее грозная матушка.

Когда Кевин шагнул вперед, позволяя двери закрыться с мягким стуком, Офелия, наконец, перестала вертеться. Взглянула на него, и на розовых губках проступила робкая улыбка. — Господи Грасс…

Кевин склонился в глубоком поклоне. Не помешает. — Моя леди.

— Господин Грасс… Я так рада вас видеть! Я часто о вас вспоминала, я так боялась, что ваши раны…

Он начал подходить ближе — медленно, чтобы не спугнуть. — Я тоже постоянно думаю о вас, Офелия.

— В самом деле? — удивилась она. И порозовела.

Что ответил бы Филип?.. — Вы можете сердиться на мою дерзость, но, молю, не сомневайтесь в моей искренности. — Нет, это уже что-то из галантного романа. Вроде "Прекрасной дельфийки, или странствий благородного Пелеаса".

Офелия изучала свои руки — совсем как та, другая. — Из-за меня вы едва не погибли…

— Лучше бы погиб. Лучше бы мне умереть тогда, защищая вас. Это единственное, о чем я жалею, — Вышло убедительно, с чувством.

Он больше не боялся показаться смешным — терять-то нечего, и слова лились легко и свободно. Ему бы мордашку хотя бы как у Делиона — и дело было б в шляпе.

— Ну что вы! Зачем же?! — Офелия так удивилась, что даже решилась поднять на него взгляд круглых, доверчивых серых глаз.

— Потому что я никогда не был столь счастлив, как тогда, когда нес вас в объятиях…

А ведь это почти правда, удивился он запоздало.

— …И больше мне никогда уж не знать ни счастья, ни покоя.

И это — тоже.

— Ну почему же… — прошептала Офелия еле слышно.

— Ту ночь я буду помнить вечно, как лучший момент моей жизни. А вы, конечно, быстро забудете обо мне в вихре светских удовольствий. Даже не вспомните, что жил на свете какой-то там Кевин Грасс, — Кевин сам удивлялся тому, как хорошо у него выходит. Сдавленный, хриплый голос, кажется, даже глаза затуманились.

— Неправда! — Она замотала головой. — Не говорите так! Я… — Офелия смешалась, покраснела еще гуще, а потом вдруг бросилась куда-то в угол, к читальному столику, и вернулась, смущенно протягивая Кевину то, что взяла оттуда. Теперь они стояли на расстоянии вытянутой руки. — Это глупая безделушка… Ведь вы… Вы рисковали ради меня жизнью, сражались с разбойниками и чудовищами… Но это все, что я смогла придумать… Я надеюсь, вам понравится.

Подарок оказался вышивкой. Кевин не разбирался в женских штучках, но сделано было, на его взгляд, отменно. Целая картина — рыцарь с мечом наголо попирает ногой чудовище, вокруг — рама из цветов.

— Она прекрасна, — Он принял дар, словно невзначай коснувшись девичьей руки. Его "друг" оценил бы. Поднес вышивку к губам. — Но я осмелюсь просить вас еще об одном даре. — Кевин заглянул ей в глаза — как только наглости хватило? — Подарите мне ваш локон.

— Мой локон? — Офелия хлопала пушистыми ресницами.

— Его я смогу взять с собой на поле боя, куда скоро отправлюсь. — Слышал бы Филип, как хорошо он усвоил его уроки! — Тогда до самой смерти, которую я намерен искать в первом же бою, со мной будет память о той, кого я больше никогда не увижу.

Краска отлила от пухлых щек — кажется, она слегка испугалась. — Никогда не увидите? Но почему?!

— Потому что мне отказано от дома. Даже имя мое теперь не будет здесь произноситься.

— Не может быть! Филип так вас любит! И вы столько сделали для нас!..

Это было столь смешно, что Кевин едва сдержался. Начнет хохотать — не остановится. Справившись с гримасой, ответил: — Все это теперь не имеет значения. Потому что я совершил преступление — полюбил ту, кого не имею права любить. И ваш брат догадался об этом.

— Неужели… — не договорив, она так и застыла с открытым ртом.

— Я человек простой и грубый. Умею махать мечом и не умею говорить красивые слова. Но я знаю одно — моя жизнь с этого дня не стоит и ломаного гроша. Поэтому прощайте, Офелия, прощайте навсегда. — И снова вышло неплохо. Что ж, он и впрямь больше никогда ее не увидит. Если только…

Любая другая женщина расхохоталась бы ему в лицо, но Офелия была для этого слишком глупа. — Подождите! — воскликнула она, стоило ему сделать полшага назад. Щеки снова наливались румянцем. — Я… Я…

Наконец, Офелия сделала глубокий вдох, распрямила плечи. — Вы спасли мне жизнь, рискуя своею. Если бы я не ответила на чувства человека благородного и отважного, — Девочка тоже читала галантные романы… — То была бы достойна осуждения за столь черную неблагодарность.

Ей и невдомек, что черная неблагодарность — в лучших традициях славной семейки Картмор.

Как ответили бы Танкред или Алоиз? — Офелия, вы делаете меня самым счастливым человеком из всех, что жили на земле.

Нет, недостаточно. Надо ответить, как Филип. — Офелия, — повторил он, одним шагом преодолевая расстояние между ними. Протянул руку и провел пальцем по щеке, коснувшись уголка рта — совсем как его учили.

Неужели она не чувствует, кто перед ней? Разве не должны ягнята бояться волков?

Но Офелия не отшатнулась — прикрыла глаза и запрокинула голову, подставляя ему губы, почти детское лицо, открытое и беззащитное, как распахнувшийся бутон.

Кевин затаил дыхание. Вот он, решающий миг. Еще не поздно сделать шаг назад… Что ж, посмотрим, Филип, кто из нас двоих более жесток.

Он склонился и — подлый, мерзкий, недостойный, — осквернил ее рот поцелуем.

====================================Примечания:

* Как запоздало осознал автор, одной из рифм это стихотворение обязано гениальному Бернсовско-Маршаковскому: — Мой сын, смирению учитесь у овец! — Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!

Будем считать это омажем.

I.

25/10/665

Они поджидали его неподалеку от Красного Дома, сразу за поворотом на Полуторную. Целая стая, девять или десять здоровяков.

То ли предполагалось, что Кевин будет не один, то ли он и впрямь сумел впечатлить человека, который, теребя прядь темных волос, выглядывал из окна стоявшей в отдалении кареты.

На мордах громил читалась неприкрытая угроза. Завидев Кевина, они рванули к нему, оружие наготове. Он успел заметить два меча, дубинку, палки…

Развернулся и побежал.

Он мчался по мокрой грязи, брызгавшей в стороны из-под сапог, а сзади звучал топот преследователей. Двое, самые ярые или самые быстрые, уже дышали в затылок.

Вот и Червивый проулок, столь узкий, что на нем едва разойдутся три человека. Кевин промедлил на повороте — и плечо царапнули пальцы.