– Как зовут тебя? – успел спросить Стрекоза.

– Ценна. Меня зовут Ценна, – ответил лекарь по-конкордийски.

Какое-то время Стрекоза лежал в полузабытьи, пока не услышал запах вонючей шерсти: шакал вернулся и продолжил попытки подобраться к лежащему недвижно юноше. Но Стрекоза уже чувствовал, как члены его вновь наполняются силой. В тот самый миг, когда шакал подкрался совсем близко, острый нож воткнулся в его брюхо.

13. Конкордия. Continuatio 2

Юноша вскочил на ноги. Первым желанием его было пуститься в погоню – на поиски Оми. Но куда, в какую сторону увели её чужаки, он не знал. Самым благоразумным было бы вернуться в город, чтобы рассказать соплеменникам о случившемся и попросить помощь. Осознав, что одному с задачей не справиться, Стрекоза так и поступил, решительно направившись к городским воротам.

Стражники попытались преградить вход алебардами, но юноша, углублённый в мрачные мысли, даже не заметил их: раздвинул алебарды, словно ветви деревьев, и, столкнув в ров самого ретивого из стражей, вставшего у него на пути, вошёл в город. Больше его останавливать не посмели.

Стрекоза дошел до дома Зву Раба и, не стучась, ввалился в просторное мрачное помещение. Хозяин сидел за огромным дубовым столом в гордом одиночестве и трапезничал. На огромном обсидиановом блюде громоздились жареные куски говядины. Зву Раб как раз обсасывал мосол, когда появился Стрекоза. Он взглянул на внезапно возникшего перед ним мрачного юношу и, не прерывая занятия, кивком пригласил за стол. Стрекоза сел. Служанка поднесла ему блюдо, но он жестом показал, что сейчас не до еды.

Зву Раб тщательно пережёвывал кусок мяса и глядел исподлобья на юношу, словно пёс, готовый зарычать, если кто-то попытается вырвать лакомую кость из его пасти. Он был умён и без слов, по расстроенному лицу Стрекозы считал информацию о случившемся.

– И что предполагаешь предпринять? – прорычал он.

– Дай мне людей, Зву Раб, – с трудом выдавил из себя Стрекоза фразу, которую обдумывал весь тяжкий путь до дверей старейшины. – Я расправлюсь с врагами и верну Оми.

– Какой храбрый молодой человек! – Зву Раб не смог удержаться от иронии. – Конечно, забирай всех мужчин и иди искать несчастную Оми.

В голосе его сквозило презрение к молодому человеку. Он вдруг озлобился, и взгляд его стал жёстким.

– А кто будет защищать город? Или тебе не известно, что Сутяга с воинами ещё не вернулся? Я не могу ради ничтожной лучницы поставить на кон существование города. Ты струсил и позволил врагам захватить её. А теперь просишь помощи. Поди прочь, падаль, и не смей показываться мне на глаза, не то я выпорю тебя как мальчишку! Что уставился? Я сказал – проваливай!

Не ожидавший столь жестокой несправедливости от старейшины Стрекоза побледнел, поднялся и, опустив огромные кулаки на стол, ответил, глядя прямо в глаза Зву Рабу:

– Ты пожалеешь об этом, Зву Раб! Ты забываешь, с кем имеешь дело. Я – воин и сын моего отца, полководца Сутяги. В день, когда прозвучит труба, ты сильно пожалеешь о содеянном.

Он вышел и, взяв оставленное у входа копьё, направился было к городским воротам, однако, пройдя несколько шагов, развернулся и в ярости запустил его в звурабовскую дверь. Дверь охнула, но выдержала удар. Примчалась охрана. Лучник, стоявший на страже, хладнокровно, не торопясь, натянул тетиву и выпустил стрелу в сторону разъярённого юноши. Стрела просвистела возле уха Стрекозы. Это было предупреждением: на таком расстоянии лучники не промахиваются.

Появился Зву Раб, вытирая кулаком жирные губы.

– Оставьте его, – сказал. – Пусть идёт, – и, обращаясь к Стрекозе, добавил: – Ты виноват в гибели Оми, из-за тебя Конкордия оказалась в опасности. Ты никчемный горожанин. Изгоняю тебя. Впредь ворота города для тебя закрыты навечно.

Стрекоза было вспыхнул, но промолчал. На сегодня достаточно эмоций, – решил он и направился прочь из города, чтобы больше никогда не возвращаться. Да и что его могло держать в Конкордии? Ничего. Родители были в далёком походе. Любимая девушка похищена и уведена в неизвестном направлении. Чёткого плана у него не было, и он отправился в соседнее поселение просить помощи и защиты.

14. Трасса

– Я тоже хочу откровений, Зухра. Я хочу тебя абсолютно голую.

Зухра вздрагивает, закидывает тёмные очки на лоб и поворачивается ко мне. Такого поворота в беседе она явно не ожидала.

– Смотри на дорогу, Зухра. Я сочинитель, и ты нужна мне абсолютно голая. Как художнику, который рисует натурщицу, понимаешь? И она ничем не прикрыта. В тот раз, когда мы встретились после шести лет разлуки, ты поведала мне полуправду. У меня осталось такое ощущение, что ты эту историю рассказывала тысячу раз другим людям. Она отшлифована, будто бы заучена наизусть. А мне она нужна во всей подлости человеческой, во всей низости. Спросишь зачем? Я и сам не могу ответить на этот вопрос.

– Я подумаю.

Она снова смотрит на дорогу. Поля и справа, и слева, где-то далеко на горизонте зеленеет лес. Почему-то хочется побыстрее до него добраться, хотя это совсем не цель нашего путешествия.

– Если желаешь сыграть в раздевание, то давай сначала разденешься ты. Так что там было дальше в Ульяновске? Колись давай!

– Дальше была работа. Обычная рутина.

15. Симбирск

В библиотеке, где работает Настя, нужно сначала покаяться за опоздание, и мы предстаём пред светлые очи начальницы – дамы, прекрасной во всех отношениях, но с колючей иронией в вопрошающем взгляде.

– Простите, Марина Егоровна, я встречала молодого исследователя Карамзина и немного задержалась.

На мой взгляд, вполне разумное оправдание, только зачем так сильно краснеть при этом?

Марина Егоровна по возрасту чуть старше моей спутницы и совсем не сердится. В её глазах солнечными зайчиками скачут хитринки.

– Что ты, Настасья, – шепчет она так, чтобы и мне было слышно, – если б я встречала молодого исследователя, то вообще не пришла бы на работу. – И заговорщически подмигивает мне.

– Чем могу вам помочь, молодой человек?

– Христофор Колумбович, – представляюсь я первым пришедшим на ум именем.

Она ошарашенно замирает, пытаясь сообразить, стоит ли ей немедленно обидеться на наглую выходку незваного гостя или лучше повременить, но потом, видимо, решает не удивляться и прощает мне шалость.

– Впрочем, Христофор Колумбович, думаю, Анастасия Ивановна сама вам поможет. А если что, я буду у себя в кабинете. – И уже Насте: – Возьми ключи от зелёной комнаты и напои путешественника чаем.

16. Симбирск. Continuatio 1

– Настя, почему ты назвала меня молодым человеком? – спрашиваю я в зелёной гостевой комнате. – Это немножко неправда.

– Сам подумай и ответь, – злится она.

Но я уже не могу думать о таких глупостях. Как не могу думать и о том, почему люди, только вчера встретившиеся, сегодня ведут себя так, словно тысячу лет знакомы друг с другом. Не могу, потому что Настя протягивает предмет моих мечтаний, ради которого и был проделан невыносимо сложный путь через путину серых снегов и тёмный коридор ульяновской квартиры. Наконец он в моих руках – потрёпанный том начала XIX века. Провожу рукой по немного помятому, потрескавшемуся переплёту. С трепетом и замиранием сердца открываю титул и поднимаю взгляд на Настю. Общение с книгой – занятие интимное, и девушка понимает меня, оставляя наедине с изданием, по которому я столько томился.

«Всемирная хронология, сочинённая Николаем Свечиным, – читаю я на титульном листе. – Москва, в типографии Платона Бекетова. 1809». Сначала я обращаю внимание на имя владельца типографии. Это, разумеется, тот самый Бекетов, двоюродный брат Ивана Ивановича Дмитриева и племянник известного фаворита императрицы Елизаветы Петровны Никиты Афанасьевича Бекетова. Братья Бекетовы, Дмитриевы и Карамзин составляли сплочённый «симбирский десант» в пансионе Шадена.

Платон был богат, поскольку отец оставил ему огромное состояние. Что значит «огромное»? Это значит, что он мог себе позволить жить так, как нравится, и заниматься любимым делом. А жил он в собственном доме на Кузнецком мосту (это Москва, если кто-то не в курсе). В середине 1801 года в одном из флигелей своего дома завёл типографию со словолитней. Словолитней тогда называли место, где отливали шрифты, поскольку старославянское «слово» означало «буква». В другом флигеле располагалась книжная лавка.