Размышляя так, он стал готовить себе кофе. Что бы ни случилось, эта традиция им никогда не нарушалась. Горсть ароматных, хорошо обжаренных зёрнышек перемалывалась на мельничке, и кофе варился в медной турке на небольшом открытом огне. Словом, всё по старинке. Потом уже, в течение дня, он мог пить и сладкий растворимый кофе, и жгуче-горький цикорий, как, впрочем, и любой другой суррогат, но утро должно было начинаться с настоящего. Таково было правило, им же самим единожды установленное, соблюдение которого обеспечивало стабильность и, как ни странно, надёжное функционирование вверенной ему станции.

Надо сказать, что главный конструктор сделал для Эхны исключение. На самом-то деле, на кофе давно существовал запрет: на станции не были разрешены напитки, тем или иным способом воздействующие на работу мозга. Стимуляция сознания считалась действием абсолютно недопустимым. Эхна не раз был наказан, прежде чем на него махнули рукой: профессиональные качества его оказались настолько убедительны, что главный предпочёл больше не замечать шалостей строптивого сотрудника, решив, что результативная работа важнее. Это, разумеется, совсем не понравилось великим конструкторам, которые, не имея смелости возразить боссу, затаили на Эхну злобу.

Когда тот совсем молодым парнишкой пришёл сюда простым оператором, никто и не предполагал найти в нём будущего инженера-стратега. Но ему повезло, его задатки заметил сам главный конструктор и стал опекать как сына. Каждая высадка Эхны подвергалась детальному анализу. Бывало так, что когда процесс вторжения растягивался во времени, то в какой-то момент наступала усталость и мозг позволял себе расслабиться и схалтурить. Думалось, что никто этого и не заметит, поскольку подобные действия никак не влияли на общий прогресс в развитии миров и результаты все равно рано или поздно достигались. Однако от отца, как называли босса на станции, невозможно было скрыть даже малейших огрехов.

– Подключитесь-ка ко мне, молодой человек, – раздавалось на станции.

И Эхна вздрагивал. Это стариковское «молодой человек» не предвещало ничего хорошего. Более того, оно было самым грозным предупреждением.

Когда на большом – на всю стену станции – экране появлялась каштановая голова с огромной роговой оправой на крупном носу, пристыженный Эхна готов был взяться за самое убогое задание в наказание за свой проступок.

– Я бы мог отправить тебя в монолит, – говорил главный конструктор, – но не для того я тебя готовил все эти годы.

Монолитом он называл группу операторов, изо дня в день выполнявших монотонную рутинную работу. Там абсолютно не были нужны мозги, ценилась лишь быстрота реакции; человек в монолите тупел, и физиологические системы организма быстро изнашивались.

– Изживай в себе авантюризм и поклоняйся одному лишь опыту.

– Отец, ты же ценил во мне интуицию, – дерзнул он возразить однажды.

– Интуиция всегда обусловлена опытом, считай это аксиомой, – главный конструктор не позволил стратегу развить ничтожную мысль.

Но Эхна не унимался:

– А как же божественное откровение? Как же бог?

– На станции я твой бог, малыш, – улыбнулся главный конструктор, и Эхне показалось, что в его улыбке промелькнуло скрытое презрение.

«И покорился он словам босса своего, и простил тот ему, ибо был прощающим и милосердным», – съязвил про себя Эхна. Тем не менее одной вспышки отцовского гнева было достаточно, чтобы последующие несколько лет потратить на то, чтобы чёткими, надёжными действиями стратега пытаться сохранить едва не утраченное доверие. Отец приходил к нему во сне – крепкий, даже могучий старик с непременно каштановой головой. Он красил волосы, и великие конструкторы воспринимали сокрытие седины как проявление слабости, однако сам Эхна считал эту причуду отца совершенно естественной. Она словно говорила, что перед ним настоящий человек, цельный в своих противоречивых качествах.

Постепенно опека стала ослабевать, а потом её и вовсе не стало. Эхна даже растерялся и почувствовал себя неуверенно, осознав, что его действия никто не контролирует. Но опыт не позволил совершить ошибки, Эхну больше не тянуло проверять новые идеи в ходе развивающейся стратегии. Как хороший преферансист, он помнил и понимал все возможные варианты выпавших карт: играл, когда оно того стоило, и пасовал при неудачном раскладе. В любом случае выигрыш оставался за ним.

Сегодня ожидалась очередная высадка. Ничего неожиданного не предвиделось. Всё шло по плану. Сейчас он допьёт чашечку эспрессо и сядет за пульт управления. А впрочем, он уже в кресле. Кофе горячий, и Эхна медлит. Эх, хорошо бы сейчас сюда и бабушкины блинчики – его бабушка умела печь настоящие блинчики на настоящей сковороде, которую ставила на открытый огонь газовой плиты, – и маленькому Эхне нравилось наблюдать за процессом готовки и за ловкими бабушкиными руками. А ещё больше нравилось уплетать горячие блинчики, смазанные сливочным маслом с помощью гусиного пёрышка: они обжигали пальцы и рот, но было невероятно вкусно. Тут он вспомнил стрекозу за окном, и эмоция – глупая эмоция гнева – вновь затмила разум. Эти великие конструкторы совсем обнаглели! Мало того что лишают его солнечного света, так ещё и издеваются.

Эхна вернулся на кухню, снова взглянул в окно, и в памяти всплыл текст из письма Неферы – он часто перечитывал её письма: «Очень красиво как-то по утрам, давно такого не замечала. Вот сегодня тихо и безмятежно падали с неба снежинки, всё кругом искрилось, несмотря на тусклый свет фонарей в темноте… а потом вдруг закружилось… Днём совсем по-другому: так же медленно и неприхотливо летят на прохожих снежные хлопья, но нет больше того утреннего очарования…» Ему явственно слышался тихий голос ушедшей супруги, и он откликнулся: «Ты права, Нефера, не стало утреннего очарования, – а потом, улыбнувшись нечаянным мыслям, добавил: – Наверное, старею».

Эхна открыл дверцу шкафчика, в котором обычно хранился кофе. Сегодня, беря с полки баночку с зёрнами, он обратил внимание на бумажные пакетики, которые не один год валялись невостребованными, и вспомнил, что в них были семена растений, собранные когда-то Неферой на Мадере. Неожиданно подумалось: а что если забросить в сегодняшней капсуле старые семена? Взойдут ли они? А вдруг ещё не лишились своих свойств после длительного хранения в совершенно неподходящих условиях? Зато если взойдут, появится хоть какая-то возможность вернуть частичку утраченного прошлого.

4. Мадера

Он вспомнил, как с женой и детьми облюбовал местечко на реке в почти безлесной долине. Они расположились на песчаной косе у переката, где мелко и можно не беспокоиться за сына и дочку. А те, предоставленные сами себе, тут же наловили обыкновенной марлей пескариков и взялись поджаривать их на костре.

Эхна и Нефера беззаботно купались в воде и солнце, валялись на горячем песке – беззаботность часто воспринимается как счастье, но им больше ничего и не нужно было в тот день. Порой романтическая мечтательность сменялась безудержной весёлостью, и они забавлялись игрой в догонялки. Нефера отличалась сильными ногами и была вынослива, но догнать её стремительному, физически хорошо подготовленному Эхне, конечно, не составляло труда. Когда он ловил её у кромки воды, она капризно надувала губы, потом лукаво пыталась его обнять и, когда он наклонялся к ней, чтобы поцеловать, вдруг повисала на нём и роняла его в воду. Они хохотали и, не размыкая объятий, валялись в тёплой прибрежной воде. И над ними были небо и солнце, и большеглазые стрекозы пытались «атаковать» их.

– Стрекозы приносят удачу, – сказала тогда Нефера, рассматривая золотисто-зелёный прозрачный узор на крылышках насекомого, беспечно севшего ей на плечо.

Эхна заглянул в счастливые глаза супруги.

– Чего бы ты хотела такого, что в моих силах исполнить? – спросил он. – Скажи, я буду стараться ради тебя. Хочешь луну с неба?

Она погрустнела.

– Это слишком простой трюк. Но и я прошу немногого: пусть наконец нас оставят в покое здесь, на Мадере. Хочу, чтобы ты забыл о работе и безжалостном боссе. Хочу, чтобы ты был только со мной и детьми. Ты можешь сделать так, чтобы принадлежать только нам?