Эхна внушил воинам, что самой ценной добычей на первом этапе вторжения могут быть только рабы, поэтому конкордийцы решили отправить пленных в столицу, а город подвергнуть атаке.

Атака началась рано утром, когда хиулки мирно спали, однако, к удивлению конкордийцев, горожане оказались мужественны и, быстро организовавшись, дали достойный отпор. А потом и вовсе разгромили южный отряд, не имевший военного опыта. С наступлением темноты конкордийцам пришлось отступить глубоко в лес, для того чтобы прийти в себя и залечить раны.

Наутро разгорячённые сражением молодые воины вновь рвались в бой, но Сутяга умерил их пыл, понимая, что время для стремительной победы упущено и теперь необходимо набраться сил, перейдя к осаде. А пока он отправил воинов перерыть идущие к городу дороги и уничтожить имеющиеся посевы и шахты, решив, что нужно перекрыть хиулкам все возможные ресурсы жизнеобеспечения.

Эхна, сидя за экраном, наблюдал за действиями полководца и тоже полагал, что это единственно правильное решение. Однако его беспокоило, что поход затягивается и столица надолго остаётся без защиты, тогда как в ближайшее время следует ожидать войны с племенем зелёных, поэтому особое внимание он решил сосредоточить на Конкордии.

10. Симбирск

Кофе я готовлю с чужой женщиной. Она ни о чём мне не рассказывает, хотя наверняка знает много, особенно о Карамзине.

– Почему ты мне ничего не рассказываешь? – спрашиваю я.

Я говорю ей «ты». Женщина не возражает. Да и как она может возразить мне, если сразу же позвала к себе домой, как только меня увидела?

– Вы, наверное, голодны, – сказала она вместо приветствия, пойдёмте ко мне, я вас накормлю.

Я только сошёл с автобуса и встал у какого-то столба, укрывшись им на всякий случай от несущихся мимо автомобилей. И сразу узнал её, как только заметил, потому что она была в точности как на фотке «ВКонтакте». А ещё потому, что встречающие женщины выглядят всегда одинаково.

Мне почему-то стало весело при виде её неуклюжей фигурки.

– Я боюсь твоего злого мужа, – сказал я.

– С чего вы решили, что он дома? И что злой?

– Темно на улице и холодно. В это время все мужья сидят дома. Голодные и злые.

Она даже не улыбнулась – я тут же и пожалел, что сказал глупость, – только посмотрела на меня угасающим, угольно-пепельным взглядом тридцатидвухлетней женщины. Мои мужские инстинкты шепнули мне, что такие взгляды самые опасные: остывающие угли коварны и могут обжечь сильнее яркого пламени…

Я готовлю кофе на чужой кухне и потому чувствую себя неуверенно. К тому же готовлю его на ночь глядя, понимая, что все равно не спать. Женщина наблюдает, как я колдую над туркой. Брови её густы, и кажется, что она хмурится. Женщина высока, выше меня, и от этого некомфортно. Хоть бы присела, что ли. И она будто слышит, приглаживает на попе юбку и опускается на табурет. Вот так-то лучше.

– Почему ты мне ничего не рассказываешь? – спрашиваю я, разливая кофе по крохотным чашкам. – Я столько часов трясся в автобусе, чтобы услышать о твоих исследованиях.

Она не отвечает, задумавшись. Будто не слышит.

– Давайте пить при свечах, – предлагает она и приносит из комнаты огромный, видавший виды ретроканделябр.

Мы пьём кофе при свечах, наши тени колеблются на стенах и делают вид, что общаются. На самом деле говорю лишь я, практически не переставая. Рассказываю про Настасью Плещееву и о письме её Кутузову. Потом – о романах Эмина, потом… А потом встаю и раскланиваюсь: пора идти устраиваться в гостиницу.

– Вы можете остаться, – говорит женщина, поднимаясь из-за стола. – Муж не придёт, потому что его нет.

– Это не порок, – отвечаю я и чувствую подлость в безответственно брошенных словах. Я колеблюсь и пытаюсь сопротивляться:

– Дело, собственно, в том, что у меня есть Зухра…

– Понимаю, – кивает она и кладёт мне руки на плечи. – Потанцуем?

– Ты забыла включить музыку.

– Разве ты не слышишь её?

– Ты сказала мне «ты»?

Мы танцуем и больше ни о чём не разговариваем. Медленно кружась, пробираемся в зал, поближе к дивану. В тишине я слышу музыку, и это, конечно, Чет Бейкер:

От огня останутся лишь тлеющие угли,

Потому что пламя живёт совсем недолго…

О свечах мы забыли, и они догорели полностью, лишь оплавленный парафин сталактитами застыл на бронзе канделябра.

Разумеется, я приехал сюда не ради свечей и не ради женщины, я приехал сюда в поисках книги, о которой давно знал. Видимо, можно было заполучить её и в Москве, но там как-то суетно и сложно, в провинции всё намного проще. И спокойнее. Делов-то – написать незнакомой женщине в Ульяновск, свихнувшейся, как и ты сам, на Карамзине, и попросить помощи в «важном деле». А теперь она, проклиная тот час и миг, когда решилась ответить, и тебя заодно, судорожно носится из комнаты в ванную и из ванной обратно в комнату, искренне веря, что приводит себя в порядок.

Мы, конечно, проспали. Для меня это обычное явление – проспать куда-нибудь и прийти не вовремя. А для женщины это стресс.

– Я ещё никогда никуда не опаздывала, – кричит она из ванной.

– Вот поэтому у тебя и нет мужа.

– Тогда почему у тебя нет жены?

– У меня есть Зухра.

– Дурацкое имя!

– Вовсе нет, Зухра – это звезда, которую древние римляне называли Венерой. Это моя звезда, Настя, и она светит мне.

Женщина появляется из ванной растрёпанная, с включенным феном в руках. Она не по-детски серьёзна.

– Давай не будем об этом, ладно? – И вновь скрывается в ванной.

Я заглядываю в дверь.

– Настя?

– Что?

– Прости!

11. Конкордия

– Страшно ли птицам в ночном лесу? – спрашивала Оми своего спутника – молодого человека двадцати лет.

Того веселило простодушие девушки, и он улыбался, и сладкая улыбка растягивалась до ушей. Девушка, слава богу, этого не заметила, иначе бы обиделась, приняв за издёвку. Было совсем раннее утро, и её привлекло пение проснувшегося зяблика. Тот сидел невысоко на ветви вяза, задрав клюв к небу, и самозабвенно выделывал звонкие рулады: фьи-фьи-фьи, тья-тья-твирь – тиу-у-уить.

Молодого человека звали Стрекозой. Это было воинское звание конкордийской армии, и получил он его ещё в детстве, едва научившись метать копьё. Потом звание упразднили, признав неуместным, но за Стрекозой оно сохранилось и постепенно вытеснило имя, которого никто не помнил. Вот и Оми знала его только как Стрекозу.

– Не соизволите ли уделить мне внимание, Стрекоза? – насмешливо обратилась девушка к замечтавшемуся юноше.

Тот наконец опомнился и буркнул:

– Прости, я подумал, ты опять сочиняешь стихи. Для зяблика лес – это дом. Разве может быть страшно в собственном доме?

– Если судить по-твоему, то и Конкордия – наш дом и в нём должно быть спокойно, но горожане в тревоге, они опасаются вражеского вторжения, и потому мы с тобой в дозоре. Ты думаешь, у стервятников и волков тоже есть дозорные и они сейчас наблюдают за нами?

– Ты говоришь разумные вещи, Оми, – сказал юноша. – Только конкордийцы никого не боятся, просто они обязаны быть осторожными.

– Зву Рабу не следовало убивать зелёного муравья, – сказала девушка, – тогда бы не было причин для излишней осторожности. Любое бедствие постигает нас лишь за то, что вершили мы сами.

Юноша возразил:

– Зву Раб – праведник, говорит, что он посланник самого Эхны и действовал в соответствии с заповедями. Многобожники несут нам несчастье, а потому их необходимо истреблять…

– Или обращать в нашу веру, – перебила его Оми и продекламировала:

Тысячи звёзд, отправляясь в поход, превращаются в камни –

Просто в песчинки, простые песчинки, забытые в море.

Разве осмыслить, зачем родилась и живёт Омиками,

Если ответом, вместо надежды, – страданье и горе?

Юноша задумался.

– Почему ты молчишь?

– Когда говорят музы, их нужно слушать.

– Не слушать, а слышать. Почему праведник не попытался рассказать разведчику об Эхне и чудесах, которые он творит, а предпочёл обагрить руки кровью?