Скажите, а кто из нас не дилетант в чём-либо? Кто из писателей той эпохи не был дилетантом? Однако дилетант-писатель Карамзин, у которого, по нашим меркам, «три класса образования», становится лучшим отечественным автором; дилетант-историк Карамзин создаёт грандиозный труд, который и сейчас, через двести лет, актуален. Увы, авторы статьи расписались в собственной некомпетентности. Энциклопедический словарь не может содержать субъективных оценок, мне, как читателю, не интересно мнение серых мышек от филологической науки: подайте мне факты, а я сам с усам – разберусь и сделаю выводы. Или, если неймётся, приведите анализ. Когда мы анализируем художественное произведение, мы говорим о литературе; когда даём ему оценку – говорим о нас самих.

18. Симбирск. Continuatio 3

Коридор был длинен. Такого ни в одной библиотеке я не видел. Анфилада служебных кабинетов и небольших читальных залов. Я прошёл его дважды, прежде чем обнаружил кабинет директора.

– Марина Егоровна, где я могу найти Настю? – спросил я, переступая порог комнаты.

И сразу же её увидел.

Она сидела на самом краешке венского стула напротив Марины Егоровны; вздрогнула и обернулась, когда я вошёл. Глаза её были заплаканы.

– Я уезжаю, – сказал я Насте.

Она никак не отреагировала.

– Что так скоро? – удивилась Марина Егоровна.

– Я уже всё нашёл.

Марина Егоровна поднялась, взяла меня под руку и потянула обратно за дверь.

– Стоило ли приезжать так далеко из-за нескольких страничек текста.

– Мне нужно было просто вдохнуть аромат эпохи. Я не шучу. На страницах книги осела пыль начала позапрошлого века, и, надышавшись ею, я вполне прочувствовал время.

– Довольно оригинальный способ чтения.

Марина Егоровна улыбнулась. Потом зашептала:

– У Настеньки есть парень, понимаете, и он весь извёлся, узнав, что она с незнакомым молодым человеком. А у вас с ней серьёзно?

Я посмотрел на неё холодно.

– Бросьте вы, Марина Егоровна, какой я вам «молодой человек»? Я старый импотент, у меня не может быть ничего серьёзного.

Марина Егоровна побледнела и брезгливо отстранилась, освободив наконец мой локоть.

– А вы циник. Скоро Настин жених примчится сюда, думаю, что вам действительно нужно убраться. Как можно скорее. Иначе, Христофор Колумбович, ваше путешествие закончится плачевно.

– Простите, насколько плачевно?

– Возможно, вас съедят, как Джеймса Кука. А возможно, и вовсе не смогут найти, как Лаперуза.

– Ага, я начинаю догадываться… Значит, Настин жених – кровожадный дикарь. Правда, у этого дикаря есть телефон, по которому ему позвонил неизвестный доброжелатель или просто прислал эсэмэску, и теперь этот паршивый ублюдок мчится сюда, чтобы канючить и извиваться перед женщиной, которую изводит домогательствами.

Откуда мне известен этот мерзкий, колючий, ненавидящий взгляд женщины, с которой я никогда доселе в жизни не пересекался и которая меня совсем не знает? Почему она мне не понравилась сразу, как только я её увидел?

– Этот паршивый ублюдок – брат нашей директрисы, – раздался за спиной голос Насти.

Я и не заметил, как она вышла из кабинета и, разумеется, услышала мою гневную тираду.

– Я оставила вам заявление на столе, Марина Егоровна. Это была плохая идея – служить под вашим руководством, простите! – Теперь уже Настя берёт меня под локоть и тащит прочь от кабинета.

«О женщины!» – думаю я, спускаясь по ступенькам библиотеки.

19. Пальмула

Волосатый чужак будто не чувствовал боли и никак не реагировал на попытки Оми освободиться.

Шли долго, и девушка совсем обессилела в бессмысленной борьбе с грубым великаном, нёсшим её сквозь чащу. Тот же, казалось, совсем не уставал, словно тяжёлая ноша была для него привычной. Наконец они вошли в поселение, вызвав множество любопытных взглядов. Правда, взрослые горожане куда-то спешили и не задерживали надолго внимание на пленнице, чего нельзя было сказать о ребятишках, которые бежали вслед за воинами, норовя схватить Оми за свисавшую косу.

Её кинули в огороженное, поросшее зеленью пространство – нечто похожее на загон для скота. Странно, но ей вернули лук и стрелы, что сразу же придало Оми уверенности. Охрану не выставили. Но куда можно уйти, когда кругом зелёные воины?

Оми подумала, что не случайно конкордийцы прозвали этих людей муравьями: в городе кипела жизнь, на улице не наблюдалось праздных гуляк. Все спешили куда-то по делам, где-то стучали топоры, удары которых перекликались со звоном металла из близлежащей кузни. Рабочие переносили тяжёлые брёвна, возили песок и щебень – словом, муравейник жил в обычном, будто раз и навсегда заданном ритме. Во всём чувствовался хозяйский глаз, зорко следящий за соблюдением порядка.

Пришли воины и повели Оми в высокое каменное здание. Помещение, в котором она оказалась, было просторным. Оми с любопытством оглядывала его. По чудному замыслу архитектора оно было устроено в виде сот. Сотообразно были оформлены и стены. Пахло свежим, только что откачанным мёдом. Казалось, из муравьиного мира Оми неожиданно попала в пчелиное царство. Не было никакого сомнения, что она находится в храме многобожников. Когда из глубины зала неожиданно возник старик, стало по-настоящему страшно. Оми не боялась воинов, которые, к слову сказать, не были вооружены, тогда как при ней был боевой лук и за спиной висел кожаный колчан с новенькими стрелами. Скорее, она сама – диковатый напряжённый комочек энергии – представляла угрозу для беспечных чужаков, поскольку могла легко перестрелять их в любой момент – одного за другим, никто бы не успел и опомниться. А вот чего ждать от старика, она не знала. Всем своим видом он напоминал колдуна из детских сказок – невысокий и худой, маслянистая седая борода и острый, колючий взгляд, от которого мурашки по телу. И только голос оказался неожиданно молодым и звонким. В Конкордии, рассказывали, тоже появился однажды такой святоша, но его изгнали ещё во времена, когда Оми была совсем маленькой и жила в родительском доме.

Старик отдал приказ, и у неё отобрали оружие. Впрочем, положили недалеко – при необходимости она могла в два прыжка завладеть им. Потом с неё сорвали одежды, и она подумала, что, возможно, её хотят принести в жертву одному из грозных варварских богов.

Старик снова сказал что-то резкое. Голос был недовольным. Появились девушки. Оми взяли за руки и повлекли в небольшую соседнюю комнату. Только там она ощутила, насколько холодно стоять на каменном полу в помещении, куда совсем не проникает солнце. То, что произошло дальше, её успокоило и даже развеселило.

Её омыли тёплой, пахнущей розами водой. Потом одна из девушек открыла кадку с зелёной краской и кистью стала наносить её на тело Оми. Кисть была чрезвычайно тонкой, такую Оми видела однажды у Ренаты Бочонок – конкордийской художницы, заслужившей право расписывать храм Эхны, – поэтому процесс несколько затянулся. Постепенно тело девушки становилось зелёным, и вскоре она почти ничем не отличалась от местных варваров.

Оми попыталась заговорить с девушкой, раскрашивавшей её. «Я Оми. А как зовут тебя?» – спросила она. Та отвечала с удовольствием, но ничего нельзя было разобрать из её лепета, лишь по часто повторяющемуся «Тая» Оми решила, что это и есть её имя.

Когда с раскраской было покончено, Оми вновь пригласили в огромный зал и подвели к старику. Она поняла, почему боялась его: лицо колдуна было жёлтым, а не зелёным, как у других. Старик, оглядев девушку, дал понять, что доволен работой. Ей вынесли новую одежду – свободную, не стеснявшую движений, правда, неудобную и непрактичную, если вдруг придётся сражаться.

Оми боялась, что её спросят о погибшем разведчике, и придумывала себе оправдание, но, как ни странно, судьба его никого не волновала. Возможно, зелёные люди привыкли к тому, что жизнь разведчиков обычно сурова: они редко возвращаются в целости и сохранности из далёких странствий. Более того, она поняла, что чужаки не посчитали её врагом, а неожиданно приняли в свой мир и предложили жить их нехитрой жизнью. Свободу Оми никто не пытался ограничивать. Тем не менее мысли девушки были омрачены воспоминаниями о погибшем на её глазах Стрекозе. Неужели такова была плата за смерть зелёного разведчика? «Любое бедствие постигает нас лишь за то, что вершили мы сами», – вспомнила она фразу из Великой книги Эхны.