…И встал князь светлый и молвил: «Отчего, скажи, волхв, тяжко у нас было?» – «Оттого, что покорились мы иным со стороны захода солнца. Что был голод, и были мы сирыми и нищими. Те же писаний множество насочиняли, чтобы ими головы наши набить. От этого всё и произошло. И потому они по земле нашей ходят, и на совместные торжища людей наших вызывают, и мутными, шипучими настоями поят. Но мы не хотели сами идти к ним. И это будет нам уроком, чтобы мы осознали наши ошибки, чтобы всё было иное в наше время. Мы на старые погребалища ходили и там размышляли, где лежат наши пращуры под травой зелёной. Трава зелёная – это знак божеский. Мы должны собирать её в сосуд для осуривания, дабы на собраниях наших воспевать богов в мерцающем небе. И теперь мы поняли, как быть и за кем идти. Было возвещено нам, что будущее наше славно. И мы притекали к смерти, как к празднику». И вот садится волхв. Встаёт. Оборачивается вокруг себя три раза, темнеет и говорит. И были те слова не добрыми, а злыми, потому из-за него тяготы вышли. И так молвил он людям и многих обманул, чуть ли не каждого уверяя, будто «всё ведает и предвидит». Волхв тёмный: «Я так сегодня той стороной, где солнце садится, просвещён, что никаких руссов нет, а есть варвары. Предлагаю каждому по его малым потребностям. Наступит или засуха, или иная беда. Все ваши реки вспять пойдут, и земли начнут меняться местами». И встал светлый князь, взял банку трёхлитровую под плащ, подошёл к волхву и спросил: «Ведаешь ли, что завтра утром случится, сука, и что сегодня до вечера?» – «Всё предвижу». И сказал князь: «А знаешь ли, падла, что будет с тобою сегодня?» – «Чудеса великие сотворю». Князь же, вынув банку трёхлитровую, огрел волхва, и пал он…

…геолог повалился на пол. Евгений, как палицей, размахивал банкой, опрокидывая стулья:

– Я тебе, урод, покажу «руссов нет»!

Герман навалился на Евгения, пытаясь отобрать банку. Битое стекло резало руки. Евгений хрипел, отпуская проклятья, но вскоре утих. Геолог лежал недвижимо. Его волосы слиплись в крови. Герман помог Евгению подняться. Приятели, тяжело дыша, стояли над геологом, всматриваясь в его открытые глаза.

– Это всё? Конец? – тихо спросил Евгений.

Герман опустился к телу геолога и послушал сердце:

– Бьётся.

– Это как получилось? – недоумевал Евгений. – Я его, что ли?

– А кто ещё? Я не трогал. Я мирно сидел и слушал волхва.

– Волхва? А куда он делся?

– Да вот он, на полу лежит, – указал Герман на геолога, – и один волхв, и второй – тёмный, он же геолог. Вот как сурица вставила. Да так по-русски, мать её.

– Стонет, стонет земля, – тихо произнёс геолог, – слышу, как стонет.

– Да это ты сам стонешь, – объявил ему Герман. – Давай поднимем его. Похоже, мозги целы. Теперь лишь бы память не отшибло.

Геолог лежал на прожжённо-засаленном диване с закрытыми глазами и невозмутимо спал. Евгений и Герман удручённо дремали за столом. Всем им было скучно во сне, но они терпели и не просыпались. Они догадывались, что пробудятся в осовремененной России, написанной в духе остервенело-капиталистического реализма. И пока они спали, она становилась всё более сложным запутанным текстом, где смешивались утопия будущего и мифология прошлого. Между умов её граждан проскальзывала философия внереального. А всякая идея, ими выношенная и взлелеянная, как дитя, сокращала им жизнь и исчезала прозрачным мотыльком над выкошенными русскими полями.

Ибо так возлюбила Мария Александровна Ульянова революцию, что отдала сынов своих единородных, дабы всякий верящий в них погиб, но имел жизнь вечную в истории.

Евгения и Германа разбудил бессмысленный и площадной великорусский мат. За окном рябая бабка поносила подростков, затащивших в её огород девку и помявших грядки. А геолог спорил с зашедшим соседом:

– Ты мне тогда как говорил, ёб твою: яви, мол, мне Россию как действительность в её эстетическом своеобразии, – объяснял геолог. – Так вот, я на деньги, которые скоро будут, и будут немалые – бля буду, немалые, – поставлю гигантское колесо обозрения над всей Восточно-Европейской равниной. Тогда и явится всё своеобразие российское. Вся эстетика как на ладони.

– Ну на хуя, скажи мне, твоё колесо обозрения кому нужно? – не унимался сосед. – Я, бля, говорю, что клуба у нас нет с копютарным залом, а ты мне про колёса поёшь.

– Ты понимаешь, штука-то в чём, – вдруг задумался геолог, глядя в окно, – ты вот клуб, говоришь. Клуб – это общность. А много ли в общности той безгрешных будет? Ну, так чтоб не пили да клуб тот не растаскивали? А русский человек должен стать безгрешным. Вот пусть для этого президент возьмёт на себя все грехи наши на себя, все грехи русских. Покается за всех и искупит всё. Русские-то живут божьим наказанием, а это нервирует. Ты понимаешь, суть в чём, – распылялся геолог, – русский фатум отнял у русских право на самих себя. А если каждый президент станет искупать грехи, то фатума не будет! Вот ты, предположим, спиздишь чего-нибудь – тебя накажут. Опять фатальность. А президент грех твой на себя возьмёт, вещь тебе спизженную оставит, и новую вещь государство выпишет. А иначе для чего богатеем? И никакого фатума уже! И ты сам себе предоставлен. Во как! И все тогда в Россию верить будут.

– В Россию-то можно верить, но не доверять. Не доверять себя России. Нельзя оставаться наедине с Россией, когда вот так вот сам себе предоставляешься. Неясное это состояние, а потому и неразумное. Да ты о копюторах думай. Нам интернет нужон, чтоб наедине с Россией не остаться, – сосед хрипло засмеялся. – Вон твои проснулись. Пойду я, а ты думай.

20nn+4-й год от рождества Христова. В России разрешены все партии, даже, казалось бы, экстремистские. Всевозможные организации растут как грибы, но правительство сохраняет спокойствие. Ещё до легализации партий и всяческих движений была выработана тактика «внутренней метаморфозы». Как только очередные радикалы подавали заявку на легализацию, в это движение вступали тысячи «статистов», отобранных спецслужбами. Отбирали также потенциальных лидеров с харизмой и «подходящим прошлым». Они конкурировали внутри партии с действующим лидером и, в конце концов, опираясь на поддержку «статистов», возглавляли движение и привносили свои понятия в трактовки экстремистских идей. Так фашизм стал со временем подаваться как «движение с пучком алых роз». Его лидером стал выходец из таджикских цыган с нетрадиционной ориентацией. Он всегда появлялся с розой в петлице, в шотландской клетчатой юбке, армейских ботинках на высоком каблуке, проповедовал фашизм гуманитарно-левацкого толка и любил садиться соратникам на колени. Фашисты, привыкшие к классическим строгим идеям, быстро покидали эту организацию, но при попытке создать другую партию сталкивались с прежней тактикой. Если же создавались подпольные движения и организации с конспирацией и жёстким отбором участников, то тактика менялась. Чтобы не отпугнуть членов раньше времени, лидеры проповедовали такие идеи, которых жаждали партийцы. Но постепенно, проводя каждый день изнуряющие собрания, приводя сомнительных новичков и вводя непомерные взносы, псевдолидеры отбивали всякую охоту собираться.

Между тем тотальный холод требовал обращения к энергетическим ресурсам. Экологические способы добычи энергии не срабатывали. Солнечные батареи перестали быть эффективными. Ветряки подвергались обледенению и выходили из строя. Приливно-отливные станции потеряли смысл. Биотопливо быстро иссякло. Водоёмы, обслуживающие атомные станции, промёрзли, и на АЭС были вынуждены заглушить реакторы. Оставалась нефть. Евросоюз и Штаты добывали углеводороды в малых объёмах – мешал многометровый лёд. Все зависели от поставок нефти и газа из России, где добыча не прекращалась. Многочисленные поселения, возникшие вокруг Федерации, пропускали нефть дальше, но каждый подворовывал, как мог. От этого в странах западной демократии притуплялась свобода воли и возникало сознание жесткого фатализма, отожествлявшее волю с природной силой. Познание теперь строилось на принципах «ледового сенсуализма»: реален только лёд, всё остальное субъективно.