– А я считаю, – заметила женщина в косынке, – что деревенская литература сейчас взяла лишь паузу. Она модернизируется, ориентируясь на современность. Я уверена, скоро появятся новые авторы. Да они уже есть.
– Вопрос, кто их будет читать? – выразил сомнение безбородый.
– Те, кто этим живёт. Молодёжь, уверен, также заинтересуется, – уверил бородатый. – Вот они, – он указал на Евгения и Германа. – Вам интересна деревенская литература?
– Признаться, не имеем понятия. Мы всё больше сетевой интересуемся, а там такие темы не в цене, – честно ответил Герман.
– Но, может быть, вас заинтересуют новые авторы, работающие в этом жанре? – понадеялась женщина в косынке.
Евгений. Какие авторы?
Женщина в косынке. Вот у меня есть несколько экземпляров книги Василия Щепки, изданной за счёт автора. Но я надеюсь заинтересовать крупные издательства. Такого автора нужно печатать, тем более что он работает и в прозе, и в поэзии. А сейчас пишет пьесу о том, как сельчане отстояли землю от посягательств городских богатеев. Вот возьмите, прочтите. Вы ведь всё равно ничего сейчас не читаете.
Евгений и Герман читают.
Пока люди крали металл на прокорм,
Забывали, как выглядят деньги,
Обновлённые русские в твидовых пиджаках,
В мегаполисах прытких
Сеяли ветер, выли, рвали брёвна из глаз.
И повсюду в угаре, в смоговой мгле
Город пылал пламенем адским,
Выжигая себя электричеством,
Смердя отравленной плотью.
Вот она, гибель людей, как песок текучих и зыбких.
По битым дорогам, извилистым рельсам
Добираются к полю, подбираются к рекам
Те, кому ещё хочется жить и дышать
Степью и запахом трав незасушенных.
Мы вышли отсюда, из дикого поля.
Встречай же нас, ветер печей нетопленых, гулом.
Я был тут и буду, останусь, как древо в скале.
И на заросших руинах продмага
Бродячий пёс провыл мне, что здесь он родился,
Здесь и подохнет, как надо. Блядь.
Герман. Да уж. Это впечатляет. Но вот последнее слово… как-то не то что бы к месту, что ли.
Женщина в косынке. А его и не было у автора. Его добавил редактор.
Евгений. Зачем?
Женщина в косынке. Он человек увлекающийся и тоже болеет за землю. Мне поначалу также показалось это слово лишним, но потом он объяснил, что слово это для нас и не слово вовсе, а термин и понятие, которым мы обозначаем отношение русского человека к жизни и истории. Ведь русская душа открыта жизни, а та постоянно изменяет, и часто подло.
– Это потому что русские кромсают историю, а она их в ответ третирует, – вставил безбородый.
Женщина в косынке. Пусть так. Однако люди, живущие на земле, хранят свою историю, нравы и обычаи. Но и они вынуждены страдать оттого, что кому-то там, в городах, понадобились перемены, а получаются одни измены, и самим себе тоже. Недаром же термин «блядь» наиболее часто встречается в русском лексиконе.
Евгений. Да, но зачем вставлять его в чужие стихи?
Женщина в косынке. Я же вам объясняла: редактор сопереживает автору. Да и автор, если разобраться, сам бы этим словом окончил творение. Ведь он переживает за то, что всё изменится. То есть жизнь, изменённая городскими богатеями, изменит и ему. Сколько уже селян пляшут под дудку приезжих, а народные песни вообще не поют. Перебаламутили всех, и забыли все, для чего живут. Вот об этом Щепка и пишет, и по-современному пишет. Вы вот прозу его прочтите, обязательно прочтите. Вот сейчас и прочтите.
Евгений и Герман читают.
Приятели
Ни зари, ни просвета, ни ночных фонарей – ничего, что светило бы в эту пору. Луны не видно. Можно ехать. Николай выкатил мотоцикл с коляской далеко за двор, чтобы не будить соседей. Завёл и поехал на другой край села к Тихону, приятелю и подельнику. Тот уже ждал у ограды, покуривая и часто сплёвывая позади себя. В камуфляжных куртках оба дружка сливались с кустарником, росшим за забором.
– Слышь, Тихон, у меня ножовка-то совсем хуёвенькая. Думал, полотно новое есть, а где – так и не нашёл.
– Да и хуй с ним. Я лопаты взял. Если чё, выкопаем. Оно и тише. Там вроде всё новое установили. Ты не видел?
– А я хуй его знает. Приедем – увидим.
Тихон, сидящий в коляске мотоцикла, натянул повыше дерматиновую накидку. Свежело на скорости. Мотор трещал. Николай слегка наклонился к Тихону и проговорил громко:
– Я чё ещё думаю: может, потом на станцию мотнёмся? Там чё покрутим?
– Тю, ёб твою! Это ж охуеть как. Там постов понаставили, хуй проссышь.
– Ладно, посмотрим.
Друзья съехали с дороги, выключили свет и заглушили мотор. Николай достал сумку с инструментом и вынул из неё ножовку по металлу. Вдоль дороги тянулись металлические ограждения, сваренные из труб. Чуть дальше стоял дорожный знак, ограничивающий скорость. А рядом ещё один, указывающий поворот. Тихон достал лопату и направился к знакам. Николай принялся пилить ограждения. Тихон не спешил. Закурив, он медленно затянулся, посмотрел на знаки, отошёл чуть поодаль и стал мочиться. Николаю не нравилось ножовочное полотно. Он то и дело пробовал его пальцем и удивлялся, какое оно тупое.
– А чё ты хотел, ёб твою, – выговаривал ему Тихон, уже приступивший к выкапыванию знаков. – Свежих бы взял, да пару бы, а то наебнётся – и чё?
– Да ладно, не пизди ты под руку, – обижался Николай.
Дорога была пустая. До рассвета ещё далеко, и приятели успевали перекурить и принять допинг – самогонку в пластиковой бутылке из-под колы.
– Я вчерась Нюрку-то в посадке отодрал-таки. Чуть хуй не стёр. Ебливая сучка, – Тихон сплюнул под ноги. – Ну, а у тебя чё с этой мандавошкой-поварихой?
– Да ну её на хуй! – жаловался Николай. – Я её во все дыры дня три назад драл. Поглумился вволю. А она, сука, мне гонит: давай, мол, жену бросай, поженимся и в город уедем. На хуй он мне нужен, этот город! Я в прошлом месяце поехал на заработки, плитку класть. Ну, положил метров сорок, а прораб съебался и хуй заплатил. Да и до этого ещё наёбывали. Да ну их в пизду с этим городом! А то ещё менты, блядь, винтят напостоянку. Пива помню, выбухал бутылку-полторашку перед электричкой. Чую, ссать охота. Ну, за вокзал зашёл, стою, ссу. Раз – тут менты подваливают. Я ещё ссу, а он меня дубинкой, блядь, по горбу как уебёт. Я чуть кровищем не выссался. А потом ещё и всё бабло повыгребли, суки. Да не, ну охуеть совсем, бля, поссать не дали толком.
– Да это чё, – подхватил Тихон, – мы вон с Кирюхой поехали раз по пьяни на футбол. Кто с кем играл, ни хуя не помню, да оно мне и на хуй не надо. Кирюха-то, сидим, бухаем, говорит: «Запиздили на футбол, ёбаный свет». Ну, мы уже готовые были. Ну, залезли в электричку, ещё самогонки вжарили. Кирюха куда-то в тамбур поссать пошёл и съебался на хуй. Я, блядь, уснул и ни хуя не помню, как в городе оказался. Чуть протрезвел, а менты тут как тут. А у меня ни хуя денег нет. Ну, так они меня так просто и отпиздили. Да прав ты, Коля, на хуй он нужен, этот город! Одна морока, бля. Ладно, хуй с ним. Давай, пили, а я второй знак выкопаю.
Приятели взялись дружно. Дело шло ладно. Несмотря на то, что ножовка у Николая тупая была, да и притупилась ещё, ограждения он срезал лихо. Дело шло, да и хмель выходил. Так что приходилось прикладываться к бутыли между делом. Весь металл друзья сложили в коляску и обмотали тряпками, чтоб не гремел. Николай завёл мотор.
– Слышь, – сказал он Тихону, уже усевшись в сиденье, – бухла-то ни хуя не осталось. Давай к Маруське заедем, у неё завсегда имеется.
