В первых числах августа оканчивался срок наших каникул, и я начал уже помышлять о возвращении в школу. Вдруг получается от благочинного повестка, чтобы мы оставались дома, пока нас не потребуют. Как ни тягостно было мое положение у родных, но я обрадовался этой отсрочке, потому что имел возможность провести среди родных два храмовых праздника – Рождества Пресвятой Богородицы и Покрова. Первый праздник был в Горицах, а второй – в Дунилове.

Холера в наших селах действовала довольно сильно. Жертвами ее сделались некоторые и из моих родных, как, например, помянутая выше бабушка моя Татьяна Васильевна и ее невестка, жена Платона Алексеевича, который купил мой дом. Но что замечательно! Из детей никто не умирал от холеры. Причиной этого явления можно полагать, как мне кажется, спокойное и беззаботное состояние детского духа, между тем как душевное расстройство и упадок духа возрастных служили одною из причин усиления смертности. К нашему детскому удовольствию, в ту осень был обильный урожай грибов, и мы каждый день раза по два и по три ходили за ними в лес, который со всех почти сторон окружал тогда наши села.

Настал 1831 год. В июне или в августе этого года выдана была в замужество моя последняя сестра – Анна Михайловна, в село Кохму, за крестьянина Ивана Ивановича Чужинина. На меня пал жребий перевозить, вместе с одним из родственников жениха, имущество (приданое) сестры из Дунилова в Кохму, и затем я был в числе почетных гостей на брачном пиру.

1831 год был неурожайный; вследствие сего цена на хлеб с пятиалтынного возросла до полтинника (1 рубля 75 копеек) – цена небывалая. Многие из учеников, особенно дети причетников, бедствовали и едва не претерпевали голод. На помощь этому бедствию явился один из богатых шуйских купцов (он, кажется, скрыл свое имя). Он открыл бедным ученикам даровой доступ в одну мучную лавку, из которой, по запискам от инспектора училища, выдавали каждому по пуду, помнится, на месяц или на два, а иным, более надежным, ученикам вместо муки выдавали деньгами; помню, я получил от инспектора серебряный полтинник.

Кстати о благотворительности шуйского купечества.

Некоторые из богатых шуйских купцов имели добрый обычай еженедельно в известные дни, преимущественно воскресные, раздавать нищим милостыню деньгами или разными вещественными предметами. Это происходило таким образом. В известный час всех собравшихся к дому того или другого богача впускали на двор и запирали ворота. Затем выходил сам хозяин или приказчик и становился у калитки с деньгами или вещами вроде, например, валяных сапогов (в зимнее время), шерстяных чулок и варежек. Нищие поочередно подходили к раздаятелю и, получив такую или иную милостыню, выходили со двора в калитку; и эта раздача, смотря по количеству нищих, продолжалась иногда по несколько часов. Василий Максимыч Киселев часто сам раздавал милостыню, и всегда денежную; и так как он характера был довольно грубого и сурового, то даст, бывало, нищему в руку пятак и в затылок толчок. Между нищими бывали и бедные ученики духовного училища. Но для этих последних существовала в Шуе особого рода благотворительность. Некоторые благочестивые купцы устраивали для них раз в год, в определенные или неопределенные дни, обеды из трех или четырех блюд. Недалеко от училища жил купец П. А. Волков; у него каждый год, вскоре после Пасхи, устраивался для всех учеников на широком дворе, под открытым небом, обед. Необходимою принадлежностью этого обеда было то, чтобы как перед обедом, так и после обеда ученики громогласно пели известные церковные песнопения. В заключение обеда каждому ученику давалось в руки по пятаку меди. Однажды мы обедали в доме (это было зимой) купца Корнилова; но там после обеда вместо денег нам раздали по несколько аршин полосатой затрапезной материи для халатов. А один подгородный помещик (из чиновников), Ив. Арт. Соколов, после обеда награждал нас синею писчею бумагою и гусиными перьями (о стальных перьях тогда и в помине еще не было).

Крестовоздвиженская улица, г. Шуя

Скажу здесь о себе нечто недоброе. Между товарищами моими по школе, как старшими, так и младшими даже, было немало курящих и особенно нюхающих табак. Пример обыкновенно заразителен. У меня не было расположения к курению табака, самый запах его возбуждал во мне отвращение; но к нюханию табака добрые товарищи стали было меня приучать; не помню, кто-то подарил мне даже табакерку с табаком. Прошло не более, я думаю, недели или двух, как об этом проведала моя добрая и радетельная обо мне хозяйка Александра Ивановна. Вероятно, она имела обыкновение по ночам осматривать наши карманы в жилетах, чтобы видеть, не скрывается ли в них чего-нибудь подозрительного. Нашедши при этих поисках в моем кармане табакерку, она взяла ее, и на другой день, когда я встал с постели, она, показывая мне табакерку, держала ко мне такую грозную речь: «Что это такое у тебя завелось? Что это ты вздумал делать? Вот приедет во вторник твой крестный, вот я ему покажу это; он даст тебе нюхать табак».

Этот упрек доброй Александры Ивановны и эта угроза жалобою на меня дяде и крестному так сильно подействовали на меня, что я решительно перестал нюхать табак и никогда более не начинал.

Александра Ивановна знала, чем пригрозить мне. Действительно, я никого так не боялся, как своего дяди и отца крестного Петра Иваныча, хотя он ни разу пальцем до меня не дотрагивался. Он имел на меня какое-то особенное нравственное влияние. Табаку он терпеть не мог, хотя его сын, окончивший в это время курс семинарии, тайком позволял себе это удовольствие.

При счастливой памяти, мне немного требовалось времени для приготовления уроков к классу; поэтому немало оставалось у меня свободного времени. Чем же наполнялось это время? Частию чтением книг, большею частию сказок, за неимением других, лучших произведений литературы, частию списыванием стихов, песен и других статей. У меня до сих пор сохранилась тетрадь в три с половиною листа синей бумаги, вероятно, полученной мною от помянутого выше помещика Соколова. На этой тетради очень тщательно переписан мною «Catalogus vocabulorum usitatiorum vernacule redditorum, т. е. список слов употребительнейших с российским переводом».

Этот список разделен на 25 глав. В первой главе содержатся слова (vocabula) «о Божестве и до закона касающихся вещах»; во второй – «о вселенной, частях света и ветрах» и так далее. В последней главе – «о числительных именах». Подлинник, с которого я списывал, большею частью по ночам, когда все ложились спать, принадлежал товарищу моему Александру Минервину, сыну помянутого выше соборного священника о. Петра Яковлевского.

Приближалось время перехода в высшее отделение. Разные тетрадки и записки по учебным предметам низшего отделения, тщательно мною веденные, оказывались более не нужными для меня. Зная об этом, жена инспектора, Авдотья Ивановна, пожелала приобресть от меня эти записки для своего сына Павла Певницкого, который шел ниже меня курсом. Я не мог, конечно, отказать в требовании своей начальнице. Она взяла мои записки и заплатила за них 50 копеек серебром.

Около 1832 года дядя мой Петр Иваныч выстроил новый деревянный дом на месте своего старого и моего проданного дома. Дом довольно просторный и очень красивый, с двумя комнатами – залою и гостиной впереди и, через коридор, с кухнею сзади, а наверху мезонин с окнами, обращенными к реке и к селу Дунилову. Летом я очень любил уединяться в этот мезонин для наслаждения красивыми видами природы и для чтения какой-нибудь книжки. Чтением книг на глазах у тетки Татьяны Ивановны я не мог заниматься спокойно: как неграмотная и не понимавшая ни пользы, ни удовольствия от чтения книг, она почти с отвращением смотрела на мои книжные занятия, хотя в зимние вечера, под воскресные и праздничные дни, когда дядя заставлял меня вслух читать Четьи-Минеи святого Димитрия Ростовского, не без удовольствия слушала мое чтение и она.