"Трогай”, – велел Никодим сотнику. Тот стегнул лошадь кнутом, телега тронулась и дальнейшего разговора Ефима с прильнувшей к нему Ульяной не стало слышно.
"Прощай, отец Офонасий, – сказал Никодим напоследок, отъезжая на своей кобылке. – Тебе бы у нас, по сыскному делу. Откуда ты такой ловкий?".
"Всё от Бога, Никодим, всё от Бога. И езжайте с Богом”, – ответил отец Офонасий и перекрестил всех в удаляющиеся спины.
В воскресенье, во время церковной службы, проповедуя и помня о недавнем происшествии, отец Офонасий с амвона обратился к своим любачёвским прихожанам с такими словами: "Братья и сестры, ведомо вам о печальных событиях, произошедших в нашем Любачёве в прошедшую седмицу. Мирная жизнь нашей общины отягчилась тягчайшими грехами, человекоубийством, братоубийством. Грехи эти, братья и сестры, оказались к тому же замешаны на ещё одном грехе, прелюбодеянии. Антихрист, этот враг рода человеческого, не жалея трудов, сеет семена порока среди христиан. И горе тому, у кого почва душевная окажется благодатной для посева сатанинского, и не высушит их солнце любви к Христу, и не побьёт их град гнева нашего против зла. Ибо один порок не только разрушает душу, но и влечёт за собой следующие пороки. А во первую очередь – ложь. Нашим любачёвским грешникам, Ефиму и Ульяне, пришлось вослед греху лгать и изворачиваться, и страх погубить свою душу оказался слабее дьявольских соблазнов. Вот об этом не надо забывать, братья и сестры. Мы радеем о нашем урожае, который есть хлеб наш насущный, мы тщимся быть рачительными хозяевами и хозяйками, чтобы иметь достаток в доме и уважение в обществе. Ефим и Ульяна были хорошими работниками и, казалось, добрыми христианами. Что же произошло? Не забываем ли мы в заботах дня о хлебе духовном для души нашей? Радеем ли мы о крепости души нашей против пороков антихристовых? Давайте же, братья и сестры, купно и в одиночку не забывать о противлении злу и пороку денно и нощно. Давайте, братья и сестры, трудиться в приращении и преумножении добрых всходов и сохранении их в наших житницах. Жнущий да получит награду. И да пребудет с нами в этих трудах благодать Божья и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь".
Коготь оборотня
Семья Любачёвского священника отца Офонасия мылась в бане. Мылась, как и положено было "Домостроем", в субботу. Полдня баня топилась. Топилась по-чёрному. Таким способом, по-чёрному, то есть без трубы, дым выходит в открытую дверь или особое волоковое окно, в шестнадцатом веке топились не только все бани, но и избы. “Горечи дымныя не претерпев, тепла не видати”. Копоть оседала на потолке и на стенах. Немного неудобно, но, как было замечено, в прокопченные дома труднее было пробраться любой, из огромного числа, заразе тех лет, той же чуме. Ну так вот, отец Офонасий мылся в бане со своей семьей. Мылся, млея от удовольствия. Уже сам отец Офонасий, снимая первый жар, два раза, покряхтывая, березовым веником парился, уже и супружница его, попадья Наталья, парила его, а после небольшого роздыха подверглась, растянувшись на полке, тому же истязанию. Затем берёзовой порке подверглись дети отца Офонасия и Натальи, Нестор, Семён и Настя.
Наталья и дети уже ушли, баня остывала, а отец Офонасий собирался, не торопясь, смакуя последние "банные" минуты и вдыхая с удовольствием горько-сладковатый, сырой запах продымленных стен. Отец Офонасий в чистой рубахе и портах вышел на свежий осенний воздух и пошёл к дому, предвкушая ядрёную прохладу кваса и вечернее общение с семьей. Неожиданно из сгущающейся темноты навстречу отцу Офонасию вышла Наталья. "Батюшка, к тебе ходоки". – "Какие ходоки, матушка?" – "Из Калиновки, вон на завалинке сидят. Просила в дом, не идут. Разговор, говорят, к тебе, батюшка". Отец Офонасий подошел к трём тёмным фигурам на завалинке. Они поднялись навстречу священнику, разом снимая шапки. В скупом освещении чётко выделялись только их очертания. "К тебе, батюшка, – начал самый высокий из них густым грудным голосом, – обществом направлены. Беда у нас". – "Что такое? Какая беда?" -"Скот у нас стал пропадать, батюшка. А надысь козла увели". – "Татьба? Воровство? Так ведь к губному…" – "Хуже, батюшка". – "Хуже? Что же будет хуже татьбы?" – "Оборотень батюшка". – "Что? Оборотень? Что за напасть?" – "Оборотень в медвежьем обличии. Просим тебя, батюшка, защитить. Отслужи, будь добр, особую службу, охрани от нечистой". – "Вот оно как, – задумался отец Офонасий. – Завтра, мужики, Воскресная служба. А вот через день буду у вас в Калиновке. Тебя как зовут?"– спросил вдруг отец Офонасий у того, что стоял слева от него. "Власом, – ответил тот немного удивленно и от этого, наверное, давший в конце петуха. "Брагой своей угостишь, Влас?" – "Брагой? Откуда тебе известно про мою брагу, батюшка?" – "Запах, сын мой. Запахи вокруг нас, и они многое про нас рассказывают". – "А разве можно попу брагу пить?" – немного дерзко высказался третий из мужиков грубым голосом. "Я дара Божьего не порицаю, но порицаю тех, кто пьет без удержу", – цитатой ответил мужику отец Офонасий. А Власа спросил: "Так угостишь?" – "Угощу, батюшка, приди только". – "Приду, приду, через день", – ещё раз пообещал отец Офонасий.
И действительно, через день, на телеге с запряжённым в неё Соловком, конём семьи священника, проехав несколько вёрст по грязной от дождя дороге мимо сжатых полей, отец Офонасий появился в Калиновке. В том, что отец Офонасий отправился в Калиновку без лишних расспросов, не было ничего необыкновенного. Кикиморы, оборотни, черти, домовые частенько наведывались тогда в общество людей, и те люди не зазнавались и признавали нечистую, а не называли суеверием. Священника встретили представители общины, среди которых были и Влас, и высокий мужик, которых отец Офонасий опознал, в первую очередь по голосам. После положенных приветствий, недолго размышляя, приступили к делу. Взяв с телеги мешок, отец Офонасий вынул из него ризы, в которые тут же и облачился. Также из мешка появились кадило, кропило, берестяная фляга с освященной водой и чаша. В то время, как отец Офонасий начал облачаться в свои одежды и готовиться к исполнению требы, деревенские, глядя на него, уже стали проникаться духом таинства. На церковные богослужения они ходили в любачёвскую церковь, но случалось им там бывать довольно редко, обычно по большим праздникам, и теперь они почувствовали эту свою оторванность, а присутствие действующего священника настраивало на торжественный лад. Задача отца Офонасия состояла в освящении места, на котором стояла деревня, для чего нужно было совершить богослужение, обойти деревню, создав священный защитный круг. Особого труда это не представляло, так как деревня состояла из семи дворов, правда, разбросанных друг от друга. Отец Офонасий справлял службу чинно, не торопясь, обходя Калиновку размеренным шагом, от сердца произнося слова молитвы и с удовольствием вдыхая присовокупившийся к запаху воскуренного ладана запах из смеси увядающих трав под его ногами. После того, как служба закончилась, и отец Офонасий произнёс "Аминь", деревенские вздохнули облегчённо и уже не чувствовали себя совершенно оторванными от церкви и посещение её по большим праздникам, может и не всем, казалось достаточным. А отец Офонасий был уверен, что калиновские, для верности, тайно принесли дары и поганому богу Велесу, языческому скотьему богу.
"А все же любопытно узнать подробности о вашем оборотне, – попросил любопытный отец Офонасий. – Как он вас окрутил?" – "Поперву появился, – взялся рассказывать Трофим, высокий худой мужик, борода лопатой, – у моего загона скотьего, коша". – "Почему же за оборотня принял, а не просто за медведя?" – "Вот то-то и оно. Поперву смотрю, в сумерках, человек незнаемый идёт. Да чудно идёт, всё ближе и ближе к земле прогибается. Занемог или прячется? А враз гляжу, кувыркнулся по земле, а потом встаёт – и медведь уже, хозяин косолапый. И прямо ко мне в кош. И глаза горят – сжелта. Оробел я. А он хлоп моего козла лапой и уложил одним ударом. И взвалил на себя, и утащил в тот вон лес". – "Всё?" – "Всё, как было". – "Ой ли? Не от лукавого ли байка?" – засомневался отец Офонасий. "Мы тоже не поверили Трофиму, – сказал стоящий рядом с Трофимом мужичок, кривой на один глаз, – пока сами не узрели". – "Тебе только и подтверждать, – глядя на его кривизну, подумал отец Офонасий. – Один глаз на мельницу, другой на кузницу". Но кривого Егора поддержали. "У кривого Егорки глаз шибко зоркий", – вспомнил начало пословицы отец Офонасий. "Так. Ещё два раза появлялся. У Власа козла унёс и у Нефёда овцу. И всё по слову Трофима случилось. Человек кувыркается, а потом медведь встаёт". – "А скотину пропавшую искали?" – "Искали. Напрасно. Ни ножек, ни рожек". – "У помещика своего защиту искали?"– "Искали. Не поверил он. Да и нет его теперь. На смотр вызвали, конно, людно и оружно".
