Ефим поник головой, но молчал.

"Не боишься, отец Офонасий, – живо заинтересовался Никодим, – от тех, кто над тобою, понести наказание, если узнают про гадалку? А как с нечистой силой знается?"

"Под Богом хожу, Богу себя вверяю, его власти и его защите, – ответил отец Офонасий, перекрестившись. – А кого убоюсь после этого?"

"Думаешь, польза будет?” – не унимался целовальник.

"Думаю, – сказал отец Офонасий и обратился к старосте и сотнику. – Согласны, поможет Калиниха?" – "Да ведь оно всяко… А Калиниха, она, конечно, того”, – замялся сотник. Староста хмыкнул: "Дело, так дело".

"Раз так, то и пойдём, – распорядился целовальник. – Все пойдём. И ты, Олёна".

Собравшись, отправились на другой конец Любачёво. Бабка Калиниха жила на том краю села, что находился ближе к лесу. Дом её стоял немного на отшибе, так как рядом с ней селиться побаивались из-за молвы о ней как о гадалке-ведьме. Кроме предсказаний она жила за счёт того, что вправляла вывихи и пользовала любачёвских, да и всю округу, различными травами и отварами от всяких болезней.

Старуха оказалась дома и встретила незваных гостей спокойно, словно знала заранее об их приходе. Гости перекрестились на иконы в доме Калинихи настолько тёмные, что разобрать, чей лик изображен на них было невозможно. Сама изба была тоже тёмной, но чисто прибранной. По всей единственной комнате висели пучки трав. Ефима с Олёной усадили на лавку, сотник остался у двери. Никодим и отец Офонасий подступили к ведунье, худой, почти высохшей старой женщине, но державшейся молодцом.

"Здравствуй, бабушка, – начал отец Офонасий. – Есть, бабушка, у нас поясок, а чей – неизвестно. Можешь ли ты нам поведать, с чьих чресл он соскользнул?"

Старуха зыркнула на отца Офонасия, скользнула взглядом по кресту на его груди, чему-то усмехнулась еле заметно. Она была седа, худа, стара, но легка в движениях.

"Коли наш поясок, любачёвский, то скажу наверно, какая потеряла".

В её глазах, с хитринкой, проявлялись в то же время и толковость и сообразительность.

"Тогда приступай. Вот тебе поясок".

Старуха взяла поясок рукой, похожей на птичью лапу, положила его на стол и стала готовиться к гаданию. На столе стали появляться вещи: глиняная кружка, набитый чем-то холщовый мешочек, деревянная миска, в которую Калиниха налила воду.

"Бабушка, а мы тебе мешать не будем?" – спросил Никодим.

Калиниха криво улыбнулась на левую сторону, снова зыркнула на отца Офонасия и ответила: "Сидите, только тихо. А он, – она ткнула пальцем в отца Офонасия, – пусть крест снимет".

Отец Офонасий, поколебавшись, послушно снял крест и спрятал его во всё тот же волшебный рукав. Усмешка старухи с лёгким шипением. Затем, туго смотав поясок, она поместила его в центр стола, взяла кружку и резким движением высыпала из неё на стол мелкие кости, вроде мышиных. Внимательно рассмотрела их, бормоча какие-то слова. Повторила действие три раза. Из мешочка вытянула пучок травы, подошла к печке и, убрав заслонку, от углей воскурила траву. Шепча заклинания, обошла с дымящейся травой вокруг стола, затем, взяв поясок, повязала его себе на голову. Вновь подошла к печи и бросила остатки травы на угли. От вспыхнувшего огня зажгла лучину, а на подхваченный совок выловила в печи уголек. Калиниха сделала несколько шагов к столу, и уголек зашипел в миске с водой и, казалось, забегал по поверхности воды. Старуха, подсвечивая себе лучиной, стала всматриваться в только ей видимые глубины в воде. "Яви-и-сь!" – низким голосом промолвила гадалка.

Присутствующие в избе неотрывно, заворожено, с напряжением следили за Калинихой. Вот она сорвала с головы поясок и бросила на стол. Наклонившись к миске вплотную, вперилась взглядом во что-то там. И вдруг гримаса удовлетворения исказила лицо Калинихи. Старуха выпрямилась и погасила лучины, сунув её в воду. Некоторое время в доме стояла полная тишина. Первым не выдержал целовальник.

"Ну, говори. Узнала?"

"Узнала", – ответила старуха как бы нехотя, и посмотрела на Олёну. Та вздрогнула.

"Поясок этот, – опять заговорила старуха, – дочки печника Саввы, Ульянки".

При словах Калинихи Ефим соскочил с места и уставился на старуху диким взглядом, переведя его потом на свою жену. Олёна медленно, словно не осознавая себя, поднялась, посмотрела на Ефима и вдруг плюнула ему в лицо. Так и не сказав ни слова, она пошла из избы. Никто не посмел её остановить. Целовальник подошёл к Ефиму.

"Вывели тебя на чистую воду, соколик. Не ожидал я от бабуси такого умения, признаюсь. Придётся менять точку зрения. Кайся теперь, Ефим. Как дело было?"

Ефим, подавленный разоблачением, да ещё в присутствии жены, глухо заговорил: "Встретились с Ульянкой за овином…" – "Зачем?"– "Зачем мужик с девкой встречаются?"

Староста крякнул. Сотник изумился: "Пакостник же ты, Ефим".

"Продолжай, Ефим", – сказал отец Офонасий. "Только… встретились, Митрий выбегает, давай лаяться…" – "Я бы тоже лаялся, если б с моей невестой кто за овином жухался, – со смешком вставил целовальник. – Щупались?"

Ефим отвернулся от целовальника и замолчал.

"Продолжай, Ефим, продолжай", – опять подтолкнул отец Офонасий.

"Пробовал успокоить его, да разве ж его успокоишь".

"То-то оно, что…", – вставил целовальник опять со смешком.

"Выхватил он нож и ну кидаться на меня. Вас, говорит, порешу и себя не пожалею. Тут я… как батюшка говорил, схватил палку, по руке ему…"

"Знаем, – не утерпел целовальник, – выбил ты нож, Митрий тебе о стену уши надрал за твои пакости. Ты ему хрястнул, он в падучую. Так? Дальше-то что?"

"Упал Митрий на землю, пена изо рта… И вдруг Ульянка… выскочила из-за спины, нож подхватила с земли и… прямо Митрию по горлу… Я и обомлел". – "Пошто же она убила Митрия?" – первым спросил сотник. – "Говорит, со страху. Если бы прознали в селе про…" – "Ваши шашни, твои и Ульяны, печниковой дочки", – помог целовальник. – "Да… Сраму было бы. Её бы собственный отец со свету сжил".

"Как же вы так? – с какой-то тоской произнёс отец Офонасий. – Сначала бесчестие великое творите, прелюбодействуя, а потом, чтобы покрыть его, душу свою бессмертную губите. Ох-хо-хо!"

"Не мог я Митьку, – залепетал Ефим, – брат он мне".

Отец Офонасий тяжко вздохнул, шагнул расслабленно назад и тяжело сел на лавку, держась за грудь.

"Что, батюшка, плохо? – целовальник подскочил к отцу Офонасия. – Ну-ка, бабка, дай батюшке травки какой или настоя", – потребовал он от ведуньи.

"Не надо ничего, – остановил отец Офонасий. – Сейчас на воздух выйдем, и лучше станет".

"Нето, водицы испей, – предложила бабка Калиниха. – У меня ключевая".

"Спаси Бог, – ответил отец Офонасий и действительно выпил с четверть ковша холодной воды. – И вправду, хороша водица".

Старуха молча кивала головой и опять же хитровато улыбалась, понимая, в чём истинная благодарность отца Офонасия, а может это была всего лишь её неосознаваемая привычка.

"Раз в порядке, отец Офонасий, пойдём к печнику, – стал торопить целовальник. – Будем от Ульянки признание принимать".

Время уже наступило вечернее. Стадо, пригнанное пастухом, шло по улице, хозяйки встречали своих коров, готовились к дойке. Но большинство крестьян все ещё продолжали трудиться в поле на жатве. Придя во двор печника, Саввы, следователи с Ефимом присели на завалинку, поджидая хозяев, за которыми послали. Посреди двора высилась просушиваемая груда колотых берёзовых дров. Из-за этой груды выглядывали коза с козлёнком. Возле хлева в земле копошились куры во главе с радужным петухом. Петух время от времени, замерев, подозрительно оглядывал незнакомцев в своих владениях.