Алексей Акинфиевич, не понимающий действий священника и поэтому слегка недовольный им, сам-таки пошёл пригласить отца Офонасия отобедать, чем Бог послал. Постучав же и войдя к отцу Офонасию, Алексей Акинфиевич был опять удивлён и даже смущен. Одна из стен светёлки уже оказалась увешанной кусками бересты, а сам отец Офонасий, пристроившись у окна, острой палочкой чертил что-то на другом берестяном лоскуте.
"Что это ты, батюшка, никак приукрасить решил своё жилище подобно дитяте?" – спросил Алексей Акинфиевич, стараясь не выдавать своего смущения. "А что, краше стало?" – засмеялся тихонько отец Офонасий. Он подошёл к Алексею Акинфиевичу и протянул бересту: "Посмотри, как я её разукрасил. Лепо?" Помещик взял в руки бересту и увидел выцарапанного на ней человечка, то ли с палкой, то ли с саблей в руке.
И снизу подпись "Харитон". 'Это какой же Харитон? – стал соображать Алексей Акинфиевич. – Холоп мой? С саблей? Потому что боевой, со мной на службе?" – "И так и не так, – ответил отец Офонасий. – Посмотри сюда". Они подошли к стене и Алексей Акинфиевич увидел похожий рисунок с подписью "Пров", только с саблей опущенной.
"Растолкуй", – попросил Алексей Акинфиевич, вдруг увлекаясь. "Пров и Харитон заходили в дом в день пропажи перстня. Я невзначай поговорил с ними. Пров показался мне человеком спокойным, рассудительным. Немного скрытным. А вот Харитон горяч, обидчив. Даже дерзок". – "Верно подмечено. Согласен с тобой. И ты, значит, вот так их изобразил. Подозреваешь. Забавно. Знаешь, на войне они могут чужое взять. Но чтобы у меня… Если кто из них вдруг, худо тому придётся. А это ж кто?" Алексей Акинфиевич подступил к другим рисункам. "Все, кто мог взять перстень". – "Ага. Забавно. Дайка, угадаю.". Алексея Акинфиевича развлекло занятие. Он закрывал ладонью подпись снизу, всматривался в черты изображения.
"О! Девка. Кто она? Зубы скалит? Любка? Хохотушка наша?" Алексей Акинфиевич убрал ладонь и радостно прочёл: "Люба". – "Так оно. Весёлая девка и егозиста. От неё все можно ожидать. Приглядись к ней. Так. Тогда где же здесь Глаша? Ага. Думаю, вот она", – Алексей Акинфиевич указал на бересту рядом.
"Дика, печальна, молчалива. Боязлива очень. Часто слезлива. Иногда словно чужая. Так. Но душа у неё добрая. Нет, ты её не держи в подозрении. Она скорее себя обидит, чем кого другого. А это кто? Мария? Эк ты её, с ухватом".
"Ну, и грозна, конечно. Она у нас такая. На ней вся поварня держится. И не только поварня. Она же у меня и ключницей. Мария после Ерофея второй человек в усадьбе. Хотя в деловитости Ерофею не уступит, а то и понадёжней где будет. Вот он Ерофеюшка. Ишь! Хорош!"
"Озорник. С хитрецой. И любит перед людьми напоказ. Правильно я его понял?" – спросил отец Офонасий. "Похоже. Давай, приглядывай за ними, разбирайся. Только не тяни". – "Да мне и самому поскорей бы". – "А это кто? Вроде бы всех перебрали. Что-то не угадаю". – "Не прогневайся, Алексей Акинфиевич, но это дочери твои". – "Ты что, поп, рехнулся? Дочки?" – "Они же вхожи к матушке в покои". – "Чтоб дочери мои единокровные взяли у матери? Да не бывать этому. Как хочешь, а сейчас уничтожь эту нехорошую берёсту. И не прекословь".
Делать нечего, отец Офонасий открепил, выдернув щепочки, бересты с рисунком хозяйских дочерей и располосовал их, разделил на тонкие полосы. "Смотри, батюшка, при жене, при Марфе, не скажи на дочерей. Не волнуй. Брюхата она. Авось, сына дождёмся. Наследник поместью нужен". – "Дай вам Бог", – поддержал его отец Офонасий. Наконец, пошли обедать.
За столом сидела вся семья, то есть жена и все дочери. Терпеливо ждали главу семейства со священником и трапезу не начинали. По приходу же мужчин прочитали вместе молитву и принялись за обед, который был прост, но обилен. Щи, бараний бок, пироги с мясом, грибами и квашеной капустой, кулебяка, сама квашеная капуста, солёные огурцы, кисель, варенье. Вкусное, сытное. В завершении подавали сыту, тёплую водицу с растворённым в ней мёдом. У отца Офонасия, не отказывающего себе ни в одном угощении, уплетающего яства, в рассудке было колко от сознания, что он насыщается здесь от пуза, а его семья в Любачёво, хоть и не голодная, таких разносолов на столе не имеет. Однако он не забыл за обедом и присмотреться исподтишка как за прислуживающими Любой и Глашей, так и за дочерьми Алексея Акинфиевича всё же. Правда, ничего особенного не углядел. Алексей Акинфиевич же много шутил, подшучивая над дочерьми, а в конце велел им непременно сегодня заняться рукоделием.
После обеда, по обычаю, православные улеглись спать. Ушёл в свою светёлку и отец Офонасий. Он прилёг на постель и, рассуждая о деле с перстнем, незаметно заснул. Проснувшись, он отёр лицо рукой, потянулся и встал с постели. После краткой молитвы подошёл к окну. Из окна был виден "чистый" двор. На дворе отец Офонасий увидел собравшихся боевых холопов. Пров и Харитон стояли в стороне вдвоём и о чем-то разговаривали. Причём разговор, по их напряженным лицам, показался отцу Офонасию непростым. Тут Пров, взяв Харитона за плечо, начал втолковывать что-то, и они оба посмотрели куда-то вверх. Взгляды отца Офонасия и мужиков встретились. Холопы поспешно отвернулись и отошли к другим своим товарищам. Когда же отец Офонасий тоже вышел во двор, то увидел, что к своим людям уже присоединился Алексей Акинфиевич. Оказывается, почти каждый день после обеденного сна они отводили время для занятий с оружием. Помахивая ловко саблями, они делали выпады, отражали их, бились один против другого или двое-трое супротив одного бойца. Отец Офонасий увлекся их занятием и подступил совсем близко, оказавшись рядом с бьющимися друг против друга Провом и Харитоном. В какой-то миг Харитон увернулся от нападения Прова, сделав шаг в сторону. Пров провалился вперёд с вытянутой в руке саблей, и та направилась точно в грудь отцу Офонасию. Быть бы беде, если бы священник не успел крутнуться вокруг себя. Сабля задела лишь краем, самым краешком острия грудь отца Офонасия, прорезав рясу и не задев даже подрясника. Это было почти чудо. "Не осторожно, батюшка, – сказал Пров сурово. – Шёл бы ты… поближе к крыльцу, батюшка. А то ненароком…" – "Спасибо за совет, чадо, – приходя в себя и сдерживая раздражение ответил отец Офонасий. – А пока я здесь постою. Мне любопытно". – "Любопытство может плохо кончиться", – вмешался Алексей Акинфиевич. А другой из холопов, чувствуя неудовольствие хозяина, решил поддеть батюшку: "Говорят, не суй носа в чужое просо. Или чего не знаешь, туда и тянет?" И тут вступился Харитон:"Да ведь отец Офонасий нам почти брат. Его отец в боевых холопах служил Акинфию Аникеевичу. Так? А сам, батюшка, годен к ратному делу?" В голосе Харитона отец Офонасий услышал вызов и принял его. Он подошёл к Прову, молча взял у него из рук саблю. Пров не воспротивился. "Отец Офонасий, не горячись", – попробовал отрезвить его Алексей Акинфиевич. "Так мы же играючи. Так Харитон?" – ответил священник, покачивая саблей, словно взвешивая её, а на самом деле давая руке привыкнуть к оружию. "Там не играют, отчего умирают", – промолвил Алексей Акинфиевич. "А давай, батюшка, поиграем", – не унимался Харитон. На это отец Офонасий, взяв оружие на изготовку, отвечал: "Не играла ворона вверх летаючи, а на низ полетела там играть некогда. А у меня пока…"
Харитон сделал неожиданный выпад, видимо, собираясь сразу и покончить с игрой. Однако отец Офонасий выпад отразил и приготовился к защите. "Около меня свищет – я туда – свищет – я сюда", – с усмешкой, дразня Харитона балагурил отец Офонасий. Если случай с Провом все действительно восприняли как чудо, то теперь приходилось признать и подивиться ловкости священника. Отразив ещё два нападения Харитона, отец Офонасий начал теснить его, умело управляясь с саблей. "Свищет – беда, думаю, влез на берёзу – сижу – свищет", – скоморошничал священник. В какой-то миг отец Офонасий сделал обманное движение (отец научил в своё время), и клинок просвистел у уха Харитона. "Ан это у меня в носу свищет". Харитон опешил сначала, но вдруг взъярился и ринулся на священника. Но тот увёртывался, не поддавался.
