Но жестокое наказание ждало бунтовщиков, тех не спокойных июньских дней 1844 года. И дабы избежать тюремного заключения, Вильгельм Нейгон в первую же неделю после восстания был вынужден бежать в горы с женой и детьми.

Тяжелым грузом легла эта семейная история на судьбы детей Вильгельма и Луизы. Всю жизнь им приходилось скрывать этот не приятный факт биографии своих родителей и доказывать, что в их жилах течет другая, покорная кровь. Рьяней всех принялся отрекаться от родителей самый младший сын Вильгельма и Луизы – Фридрих.

Хоть и младенцем у матери на руках, но и он стал невольным участником того восстания. И, чтобы стереть, разорвать эту печальную страницу своей жизни, он навсегда покинул ненавистный Лангенбилау, и совсем молодым человеком, двадцати двух лет от роду, отправился на Австро-Прусскую войну, где не щадя жизни «написал» себе новую биографию, биографию не бунтовщика, а героя.

Нет, теперь никто не смел, упрекнуть его в прошлом. Теперь для него были открыты двери лучших домов и протянуты нежные ручки лучших невест. На одной из таких девушек, красавице Гретхен, он и женился.

Три года ничто не омрачало беззаботного счастья Фридриха и Гретхен Нейгон, но неожиданно начавшаяся война разлучила их на целый год. Франко-Прусская компания стала хорошим поводом для Фридриха, еще больше прославить свое имя.

Уходя на эту войну, он склонился над колыбелью новорожденного сына и тихо произнес:

– Тебе никогда не придется стыдиться своего отца, Михаэль.

Но отчего же, тринадцать лет спустя, он, теперь кумир и пример для сотен соотечественников, герой, отважный и решительный офицер, становится все молчаливей и задумчивей? Отчего ему скучно в объятиях красавицы жены и дружеских беседах с юным сыном своим, так гордившимся отцом и выбравшим для себя, то же славное, военное поприще? Почему же теперь так часто он грустит по несчастным своим родителям, так малодушно, навсегда им брошенным? И почему теперь с гордостью говорит о восстании силезских ткачей, еще совсем недавно так им ненавидимым? Может быть, все-таки заиграла в нем непокорная кровь? Или две войны разожгли в нем жажду справедливости и равенства, жгучее желание изменить так надоевшее ему, черствое и притворное общество? Кто знает? Да только в тайне примкнул Фридрих к революционному кружку под руководством Шарля Раппопорта и Лео Йогихеса, и стал марксистом. Но через девять лет он был арестован и спустя год убит в тюрьме.

И теперь все уже забыли о его славных боевых заслугах и с удвоенной силой заговорили о грязной бунтарской крови их фамилии. И все это тяжким гнетом навалилось на неокрепшие плечи юного Михаэля.

Так один миг 1892 года, перечеркнул все замыслы и планы Михаэля, этого порядочного, великолепно образованного человека, этой чистой, светлой души. Всей внешностью, внутренней сдержанностью и рассудительностью походил Михаэль на благородную породу своей матери, и чтобы навсегда распрощаться с тяжким грузом своего семейного прошлого, всюду преследовавшего его по пятам, холодно и решительно, Михаэль рассудил навсегда покинуть Пруссию, где в каждом дуновении ветра пахло прошлым его семьи.

Так после смерти отца, Михаэль с молодой женой Мартой, навсегда покинул родные места и медленной змейкой увозил их поезд к самой границе, в далекую и чуждую им страну, сумрачную и заснеженную Россию.

И вот уже мчатся они в санях по заснеженному полю навстречу полосатым пограничным столбам. Даже снег из-под копыт летит так не привычно, и так по-русски. И с волнение, с надеждой забилось сердце Михаэля. И чем ближе подъезжали они к этим заветным столбам, тем сильнее оно билось и казалось, что даже в воздухе гулким эхом раздается этот стук. Но неожиданно лошадь, мчавшая их, поскользнулась, и сани перевернулись едва, не накрыв молодых супругов с головой. Какой милый пустяк. Михаэль и Марта только расхохотались, главное, что все обошлось, что они вместе и, что они могут теперь чувствовать под ногами землю своей новой родины.

– Не добрый знак, господин, – еле слышно проговорил бородатый, озябший, старый солдат, идущий им на встречу.

Какой знак, и что вообще может означать эта фраза, Михаэль еще не знал, да и не хотел знать. Впереди его ждала новая, счастливая жизнь. И в ту минуту, лишь это занимало его мысли.

И Михаэль не ошибся. Россия встретила его с распростертыми объятиями. Иностранец красивой наружности, высокого роста, в российской армии пришелся к месту, как нельзя лучше. Далекая страна оказалась совсем не такой темной и загадочной, как представлялась ему прежде. Светлая и яркая, щедрая и пышная, она поразила своих новых подданных. Хлебосольная, златоглавая Москва, с блеском архитектуры, живописи, музыки, с роскошью природы, где зимы сказочные, весны нежные, осенние дни золотые, как бал императора, а лето теплое, как рука матери, сразу распахнула пред молодым подпоручиком Михаэлем Нейганом и его супругой двери в самые лучшие дома, где им были оказаны самые лучшие приемы.

Но невидимая нить любви к своей исторической родине, которую невозможно было перерезать, тянула Михаэля в прошлое. Часто в задумчивости, стоя у окна, он вглядывался куда-то вдаль, словно пытаясь разглядеть в горизонте, что-то привычное и близкое его сердцу.

Уже первые четыре года прожитые в огромной, непредсказуемой и блестящей Российской Империи, подарили Михаэлю не только положение в обществе, звание подпоручика и роскошь балов, но и преданного, чуткого, надёжного друга. А печальные обстоятельства знакомства Михаэля Нейгона и Петра Сенявина скрепили их крепкими узами дружбы на всю жизнь.

Погода, вечером 13 мая 1896 года, стояла превосходная, и Михаэль, к этому моменту уже успевший принять подданство Российской Империи, православие, поступивший на военную службу в Москве и уже основательно обосновавшийся на новой родине, не спеша прогуливался по Пречистенской набережной.

Навстречу ему шли двое мужчин, один из них пожилой, коренастый московский чиновник Василий Краснов. Он был добрым приятелем Михаэля. А рядом с Красновым, тяжелой поступью с сильным упором на пятку, шел молодой обер-офицер, статный и темноволосый корнет, со строгим взглядом темно-карих глаз.

– А, Михаэль! Добрый вечер! – радостно заулыбавшись, воскликнул Краснов.

– Добрый вечер, Василий Саввич! Рад вас видеть!

– Вот Михаэль, рекомендую, – Краснов повернулся к молодому корнету. – Мой племянник, князь Петр Сенявин!

Молодые люди почтительно поприветствовали друг друга.

– Представьте себе Михаэль, – продолжил разговор Краснов. – Петр отговаривает меня ехать на гулянье, на Ходынское поле!

– Вы хотите, завтра ехать на Ходынское поле? – удивился Михаэль.

– Отчего же завтра? – возмутился Краснов. – Сейчас!

– Право же, это не разумно, – попытался возразить князь Петр. – Раздача подарков начнется только в десять часов, театрализованные представления к полудню, а высочайший выход и того позже.

– Не разумно, мальчик мой, это ждать утра, чтобы идти к десяти часам, когда начнется раздача гостинцев. Полагаю, народу будет столько, что ничего не останется, когда я приду завтра. А до другой коронации еще доживу ли?

– Для чего вам эти подарки? – удивился Михаэль. – У вас и без того все имеется.

– Вот неразумный отрок, – всплеснул руками Василий Краснов. – А «память»? «Память»– то, какая? Нет, как хотите господа, а остаться без «памяти» от такого торжества мне просто зазорно.

– И все-таки, Василий Саввич, Петр прав! – Не согласился с ним Михаэль.

– Помилуйте, Василий Саввич, – продолжил князь Петр. – В моем полку говорят, что подарков заготовлено 400 тысяч! Всем должно хватить, и не стоит ради этого проводить ночь на поле.

– 400 тысяч штук, всего-то! Нет-нет господа, и слышать ничего не желаю. Вы как знаете, а я отправлюсь.

Старик Василий Краснов был не преклонен и дабы не оставлять родного дядьку одного, Петру Сенявину ничего не оставалось, как отправиться с ним. Вот только предчувствия у Петра были самые скверные.