– Это оттуда ранение? – спросил Петр Иванович.

– Да, и ранение и звание, и «Георгий», все оттуда,– ответил Михаэль, указав на наградной крест Георгия четвертой степени.

Немного помолчав, Михаэль сказал:

– Только там я понял, что, в сущности, о войне, мы ничего не знали. Война страшна, хитра и непредсказуема. Многому, очень многому нам еще предстоит научиться, многое узнать, ко многому привыкнуть. И важнее всего, чтобы эта первая, в нашей практике война нас пощадила, не растоптала. Слишком много мы не знали, и не хотели знать, и это сейчас нас губит. Поверь, мы не выиграем эту войну, там, на поле боя это стало ясно совершенно. Сейчас стремиться нужно лишь к тому, чтобы потери наши не стали катастрофически велики. Более того, как бы жестоко это не прозвучало, но я ощущаю эту войну, как репетицию, тренировку, перед чем- то по-настоящему глобальным. Дай Бог, чтобы я ошибался!

В этот момент в кабинет вошла молодая женщина, неся на подносе чай. Черты лица ее были слегка грубоваты, но привлекательны. Невысокого роста, пышногрудая, с непомерно утянутой корсетом «осиной» талией, и узкими покатыми плечами, легкая и живая, она больше была похожа на бабочку или весеннюю пташку, нежели на земную женщину. На ней было надето шелковое платье с расклешенной колоколообразной, похожей на бутон цветка юбкой. Платье ее было отделано шитьем, по которому аплицированы черные стрекозы.

– Спасибо, Марта! – поблагодарил жену Михаэль. – По воскресеньям мы отпускаем прислугу, и Марта сама справляется с домашней работой. Постоянно с нами остается только русская няня Натали.

– Отчего же не немка? – спросил Петр Иванович.

– Родина Натали здесь, в России. Мы воспитываем ее русской девочкой, хотя друг с другом и говорим по-немецки.

– Она так похожа на тебя, Михаэль.

– Ах, Петя, Натали – это вся наша жизнь. Мы почти десять лет ждали этого чуда и вот, пять лет назад Господь наградил нас за терпение. Жаль лишь, что мало времени удается проводить с моими драгоценными девочками.

– Служба, – с горечью в голосе сказал Петр Иванович. – Это твой долг! Долг офицера!

– Да, Петя, долг, но там, в Хушитае. А сегодня мне стыдно! Стыдно за себя, за эти погоны, за то, что я офицер! Ты можешь не поверить, но мне жаль, что там, в бою, я был только ранен, а не убит. В случае гибели я бы не проводил свой отпуск в Петербурге и не был бы вызван сегодня в особый гвардейский отряд, для разгона демонстрантов.

И взявшись за голову, Михаэль добавил:

– Что это было такое, Петя? Что- то страшное, что-то непоправимое произошло, и мы этому не воспрепятствовали. Ах, зачем, зачем я сегодня был в Петербурге? Зачем не отбыл раньше? Мне стыдно и страшно!

– Ты спрашиваешь, что это было? Это был бунт, Михаэль. Я хорошо понимаю, что ты чувствуешь. То, что мы видели сегодня действительно страшно, но поверь, не пресеки этот бунт сегодня, в самом его зародыше, дальнейшее стало бы страшнее. Тебе нечего стыдиться, ты поступил тал, как велит долг! Конечно, подавление бунтовщиков может вызвать ряд нареканий в твой адрес в свете, но ты прежде всего офицер и выполняешь приказы. Более того этот бунт произошел в разгар войны, что справедливо можно счесть предательством национальных интересов. В сегодняшней ситуации государство просто обязано сделать все возможное, чтобы обеспечить внутреннюю стабильность. Послушай, разве не императору ты присягал? Разве не клялся защищать Империю Российскую и монархию?

– Да, присягал! И клялся защищать! Но защищать от врага в бою при Шахе, а не стрелять безоружным в спины! – с горечью крикнул Михаэль, – О, да, верность престолу ценится императором!

– Полно Михаэль, полно! Едва ли сегодняшних бунтовщиков можно назвать безоружными. Послушай, я видел, как стреляли из толпы. Своими собственными глазами видел. Да, у большинства не было винтовок в руках, но безоружными от этого они не стали. Их оружие в другом, они разлагают общество, несут лживые ценности, подрывают страну изнутри. Россия все это уже проходила. Дурной пример великой французской революции, увы, заразителен и крепок. Поверь, пройдет немного времени и истинные цели сегодняшнего происшествия откроются. И меня больше беспокоит вопрос как? Откуда? Кто за всем этим стоит?

– Петя, это были люди! Простые люди, пришедшие к царю с просьбами, мольбами. И требования их были оправданы. Ах, если бы можно было все вернуть, все изменить!

Михаэль, садясь в кресло, снова взялся за голову.

– Чтобы ты сделал тогда? – спросил Петр, садясь рядом. – Пропустил? Дал свободу для дальнейших действий? Это, безусловно, благородно и великодушно, но поверь, в таком случае все эти люди пойдут к Зимнему с оружием в руках.

– Пойдут! – с горечью подхватил речь друга Михаэль. – Пойдут теперь! Непременно и очень скоро. Сегодняшняя кровь приведет их. Пойми Петя, эти люди – народ! Народ, без которого не может быть ни армии, ни царя, ни России. Я присягал России, а значит и всему русскому народу. И сегодня я обязан был защищать его, а не убивать. И то, что произошло – это страшная трагедия! Не поправимая ошибка, которая грозит обернуться катастрофой.

– Нет, Михаэль, – спокойно возразил Петр Иванович. – Катастрофы не будет! Теперь не будет! Я лучше знаю русский народ. Нельзя давать волю мужику русскому! Он, как дитя с хрустальной вазой, не знает, как с ней обращаться, разобьет, да и сам поранится. За волей последует анархия. Такую страну нужно держать в кулаке, в страхе если угодно. Как это делали Петр Великий, Николай Павлович. Все либеральные реформы приводили к бедам. Ты же знаешь, как погиб дед нашего императора?

– Террористов среди этих несчастных не было! Я их не видел. Я видел расстрелянных людей в праздничных одеждах, держащих в руках иконы. И все эти несчастные, пришедшие за защитой, хотели жить. И все эти несчастные будут сниться мне по ночам. Ты говоришь, что знаешь русский народ лучше меня? Не спорю, я знаю меньше, но самое главное. Я знаю доброту русского народа, справедливость его и великодушие. Потому – то я принял российское подданство, потому принял веру православную, без сожаления оставив всю ту жестокость нравов, что так противна была мне в Германии.

Петр хотел было что-то возразить другу, но Михаэль остановил его:

– Будет, Петя, мы уже вдоволь наспорились. Не для того мы сегодня встретились, чтобы провести этот, может быть последний наш вечер, в ненужном споре, – сказал Михаэль, ласково похлопав друга по плечу. – Давай говорить о тебе! Скажи, откуда ты здесь? Я так рад тебя встретить снова! Где ты пропадал все эти годы? Неужели сидел затворником в своем имении?

– Можно сказать и так, – улыбнулся Петр Иванович в ответ. – Но отчего последний вечер?

– Через два дня я отбываю на фронт. Но не будем возвращаться к этому, дабы не провести оставшуюся половину вечера в споре об этой войне. Пойдем лучше ужинать, расскажешь мне о супруге и детях, о делах в имении, мне все интересно знать.

Петр Иванович Сенявин не любил разговоров о службе и воспринимал их болезненно. О военной карьере, которой так славился весь его княжеский род, он мечтал еще с малых лет, но несчастье, сделавшее его калекой уже в двадцать четыре года, разрушило все его мечты, заставив навечно поселиться в родовом имении и заниматься хозяйством, которое так не близко было его сердцу и душе. Зная об этом, Михаэль поспешил пресечь этот едва начавшийся разговор о Русско-Японской войне.

Михаэль – Фридрих Нейгон, именовавшийся в официальных русских документах «Михаил Федоров Нейгон», а среди друзей звавшийся на русский манер, просто Миша, в свои тридцать пять лет имел не простую, полную трагедий биографию и самую неудобную для высшего общества родословную.

Еще дед его, Вильгельм Нейгон принимал участие в восстании силезских ткачей, громом прогремевшем на всю Пруссию. В том же восстании принимала участие и его бабка, Луиза. Мать троих детей, она не отставала от мужчин в борьбе за свободу и справедливость.