Бьют минеральные воды фонтанами, Брызжут целебными струйками рваными. И Губернаторский дом, где вчерашнее Спряталось Время за древними башнями. Вдоль по аллее цветущей жасминовой Шествуют дамы с глазами счастливыми. Дом театральный с резьбой по карнизу Люди, готовые к фото-сюрпризу Щёки актёров-любовников выбриты, Шляпы актрис, горностаем подбитые, И капельмейстер сияет в ротонде, И меценат бородатый в бомонде… Стен монастырских целёхоньки зубчики, Дети в матросках и в складочку юбочки, В низкой коляске с «колёсами мельниц» Спит безмятежно щекастый младенец. Перебираю открытки я бережно, Где ты, эпоха, далёкая, прежняя? Старая Русса… Ей не изменяться бы! Год на открытках помечен… Семнадцатый… Валентин Голубев * * * Храмов и святынь не пожалев, Взвихрив гарь в просторище великом, Каиновы дети, ошалев, Будут упиваться русским лихом. Путь, мостя костьми до зимних руд, Чтоб добыть для домен адских пищу, Даже с нищих подать соберут, Выживших сочтут и перепишут. По юдолям дьявольских утех Ложь, как лошадь, проведут хромую, Мучеников царственных и тех Злом ошеломят и ошельмуют. Может быть, весь этот бесприют Принесла, упав, звезда Галлея? И мальчишке ноги перебьют, Праведной души не одолея. Даже в безысходстве выход есть! В святотатстве жительствовать тошно. И взошли священники на Крест Первыми, как пастырям и должно. Те года, – потомок, не робей, — Лишь в душе аукнутся-вернутся, Памятку оставят по себе — Мёртвые в гробах перевернутся. Антихрист Господь ещё, должно быть, с нами Среди кровавых смут и торга, Когда поправших божье знамя Земля и мёртвыми отторгла. Звезда над площадью – как выстрел, И там, где стяг из крови соткан, Не погребён, лежит антихрист В избушке каменной без окон. * * * Лишь за то, что мы крещёные, По законам божьим жили, Нам удавочки кручёные Заготовят в псовом мыле. Казнь страшна не пыткой вычурной, Не топорной смертью близкой, Жалко, батюшка нас вычеркнет Из своих заздравных списков. Снеговой водой обмытые, На полу лежим бетонном. Притомились наши мытари, В уголочке курят томно. Мы уходим в небо. – Вот они! — Закричат псари вдогонку. И по следу псы да вороны — Наш эскорт до алой кромки. Я не плачу, мне не плачется — Запою у края тверди. Исполать тебе, палачество, За моё презренье к смерти. Память Мы лежим в земле. Жнивьё По краям погоста. Помню: словно вороньё, На селе матросы. До утра рядил ревком, Утром за обозы Нас поставили рядком — Битых, божьих, босых. Треск от выстрела, другой… Вразнобой, не скупо. Покачнулся голубой Церкви нашей купол. Полон алою слюной Рот, и привкус солон… Прокатилось шестерней Времечко по сёлам. * * * В России снова Бог распят, Лесину выбрали сырую. То гегемон, то супостат, Сменив друг друга, озоруют. Другими стать не сможем мы. Сад вымерз, поле одичало. «Не зарекайся от сумы» — Вполне реально зазвучало. Когда входил я в нищий круг, Снежок над папертью кружился… Уже мой самый близкий друг В могиле ранней пообжился. Родинка Это ж надо так влюбиться, Разорвать безвестья клети, Чтоб в таком краю родиться И в такое лихолетье! Даже родинка в предплечьи — След стрелы на теле предка. Говорят, что время лечит, Остаётся всё же метка. Мы другой судьбы не чаем, Хоть беду, как зверя, чуем. Этот выбор не случаен И отчаянностью чуден! Мы, как в «яблочко», попали В век, где бед, что звёзд и чисел. Самый светлый здесь в опале, Самый честный – беззащитен. В Райском саде, где тревожит Тишину лишь птица Сирин, Затоскует Матерь Божья: Как там сын её в России? Начало Начинался с первых стачек, Где печатник рядом с прачкой, Век наш лагерный, барачный, С беломорской тяжкой тачкой. Список жертв, что будет спущен Пятилетним грозным планом, Намечался в громе пушек, На заре аэропланов. Пролетали пролетарии Над полями, в дымке таяли. И крестилися крестьяне, Птиц не зная окаянней. – Хлеб припрятали, кажись, А казна с прорехою! |
