Русский узел В плену убийственных иллюзий, осмысливая крестный путь. Россия, кто развяжет узел, что ты сумела затянуть? И кто его теперь разрубит, — кто путы с ног твоих сорвёт? — Ты поневоле бредишь бурей, когда унижен твой народ. Тебе насилие не ново, и на крови твои дворцы возводят те же Смердяковы и чужеземные дельцы. Временщикам Не знаю трагичнее повести, Но вновь открываю сакрально: Россия восходит на совести и этим сильна изначально. Она пролетает над пропастью, как Феникс, сменив оперенье. Россия восходит на кротости, но это не знак примиренья. Россия восходит на святости, и ей не впервой подыматься. Не смейте глумиться, не радуйтесь, — она не простит святотатства! 24.05.1997 Город стихий Опять торжествует стихия и что он неё ожидать, — какие денёчки лихие ещё предстоит испытать?.. В наш город на крыльях метели внезапно ворвалась зима, — Все улицы вмиг опустели, застыли по струнке дома. Для хаоса много ли надо? — То воды штурмуют его, то медленные снегопады рождают монбланы снегов. То он утопает в туманах, лежит в паутине веков, то мир раздирает на кланы по прихоти большевиков. Теряет былые обличья, меняет свои имена и вновь обретает величье, а следом за ним – и страна! 26–28.11.2010 Зоя Бобкова В тихие минуты Не знаю я своих корней, Не знаю. Но только в тихие минуты вспоминаю, Что был когда-то дом в далёком чужестранье, Служебный был, а может быть, изгнанье Нас привело туда. Не помню я об этом. И сам-то дом остался мне неведом. Семья жила обычно, без излишек, Отец и мать, и двое ребятишек. А время шло. Обшарив пол-Союза, Явилось горе к нам опасным грузом И выбрало наш дом. Отца судили, по Пятьдесят восьмой статье приговорили На десять жутких лет. Не выдержав несчастья, Скончалась мама тихо, в одночасье, И шёл в то время мне шестой годок, Всего и всех лишилась в краткий срок, И без корней живу От лиха и до лиха, Прошёл бы год, другой в покое, Тихо-тихо. * * * Я лишена была почвы, А такая по ней тоска, Будто жизнь прожита заочно… Участь сорванного листка! Как метался он, исстрадавшись, И не зная, куда летит, Опустился на памятник павшим — И согрелся холодом плит. * * * Харбин, Харбин… И детство, и судьба… Ты в памяти моей, пока живу я. А в этом мире – вечная борьба. В России Революция, ликуя, Выбрасывала прочь своих сынов. Кто – в Сиднее, а мой отец – в Харбине… Не пролилась тогда отцова кровь, Харбин дал русским эмигрантам кров. Благодарю его за это ныне. К революциям Сломать бы слово, смять его и бросить, Разбить бы нерушимую печать… Но только проявляется, как проседь, Её неисчезающая рать. Она по закоулкам подсознанья Внедряется, коварная, в мозги, Всё ищет фанатичного признанья, Ей наплевать, что впереди ни зги, Что – горькая опять – слеза ребёнка Прольётся на детдомовскую грудь, Грядёт за похоронкой похоронка… Когда от потрясений отдохнуть! Николаю Гумилёву Никто не знает, где твоя могила. Жена, пусть бывшая, искала. Не нашла. В какой крупице мира зреет сила, Которая от смерти утекла? Пустынный остров петербургской хмури, Что одноногий часовой, стоит фонарь, Чуть светит он сквозь залпы бури. Над островом смятение и гарь. И в чахлом травостое, безголосо, Отрубленные головы лежат. Рядком, глаза в глаза и к носу носом. Над ними солдатни роскошный мат. Он что отходная в те смутные годины — Последнее напутствие душе. Николин день, святые Именины, Для будущего верное клише. Надпись на памятнике «Примирение, или всем жертвам Гражданской войны» (Памятник установлен в Санкт-петербурге) Мы – один народ, одна страна, Никуда от этого не деться, Даже если разрывает сердце Надвое Гражданская война. * * * Мечтать не вредно. Кто же с этим спорит? Жива надежда – жив и человек. Всю жизнь мечтали: новое построит Наш самый просвещённый век. И ярым изъявлением восторга Наполнятся кипящие сердца… А вместо этого – вновь очередь у морга, Разруха и вульгарный дух тельца. |
