Катька густо покраснела.

Эту песню она пела ему потом еще много-много раз и в больнице, и во время прогулок в следующие два года, до самого окончания их детства. Катька предпочитала петь в заброшенном здании склада на краю городка, в который они как-то весной забрели и потом ходили еще целый год, там была дивная акустика, даже немного с эхом. Ромка говорил, что здесь ее голос звучит готически прекрасно, потусторонне и ему даже иногда не верится, что дивные звуки выходят из девочки, которая любит пельмени и выпивает по два стакана киселя. Катька возмущенно фыркала, мол, в чем тут противоречие? Он утверждал, что его сердце может лопнуть от тех чувств, которые вызывает ее голос, и что слова на него так действуют, что он хочет тут же умереть, чтобы скорее попасть в этот золотой город с прозрачными воротами и гулять в саду с животными невиданной красы.

– Мне золотой орел нравится, – заявил как-то Ромка.

– Да? Почему? А лев? А вол? – у Катьки редко возникал один вопрос, это был не ее тип мышления, у нее чисто по-женски образовывался миллион связанных ассоциаций, сопутствующих моментов и параллелей.

– Лев – победитель, он для тех, кто добился своего. Вол подходит тем, у кого земля под ногами прочная, поддержка рода есть, понимаешь? А золотой орел, чей так светел взор незабываемый, это для тех, кто надеется, кто верит в свою долю, лучшую долю. Я бы пел чуть-чуть по-другому: «С нами золотой орел небесный». С нами, то есть с теми, кто надеется и верит в свой путь, понимаешь?

– Понимаю, что ж не понять! Тогда я буду петь вот так: «Ромкин золотой орел небесный, чей так светел взор незабываемый» – Улыбка Ромки и чувство, которое мелькнуло в его глазах, поразили Катьку: он действительно горячо надеялся на что-то. В ней ничего подобного не было, она знала свое будущее: будет петь и была так уверена в этом, что не было нужды надеяться или мечтать, а больше ей ничего другого и не хотелось.

На складе он просил ее петь другие песни, а «Рай» предпочитал в степи. В хорошую маловетреную погоду они уходили далеко в степь, там он садился прямо на землю, поднимал лицо к небу, закрывал глаза и слушал про свой рай. Катерине было жаль, что безграничное пространство поглощает и уносит звуки, но Ромка возражал:

– Не уносит, а разносит. По всей степи и до небес! Ты всем сообщаешь, что есть рай, понимаешь? Ты как вестница. И я тебе верю.

***

Воспоминания Катерины прервала мама. Она неслышно вышла на открытую веранду, где в старом кресле-качалке сидела дочь, накрыла ее плечи шалью:

– Комары не загрызли тебя? Главное, как день, так ветер не унимается, а как вечер, так нет, чтобы прохлады нагнать и комарье разметать, так утихает – что это за климат?

Катерина улыбнулась: вечная пыль со степи и комары были неизменной досадой всех местных жителей.

– Отличный климат, мам, просто отличный! Воздух какой у нас – надышаться не могу! Сухой, горячий, ароматный! Я вот в Подмосковье в сосновом бору жила и в Беларуси у леса, люди все воздух хвалили, а я только сырость чувствовала. Сырость и прелые листья. Не то, нет, легким тяжелее дышать, как будто оседает в них сырость эта. Про города молчу!

– Воздух – да, – согласилась мама.

– И тишина какая, как будто и не городок вовсе.

– Спят уже все.

Было около одиннадцати, для городка это позднее время, тут все жили по нуждам живого хозяйства, а куры и коровы – по солнцу.

– А ты чего сидишь так долго?

– Вспоминаю Рому.

– Да-а-а-а, – непонятно протянула мама.

– Ах, мам, знаешь, что я хочу сказать? Хоронить родителя и хоронить ровесника – это такие разные чувства!

– Оно и понятно! Хоронить родителей естественно, а вот когда молодые уходят раньше срока, да оставив сиротами малых детей – это идет в протест.

– Именно, мам, именно это я и чувствую – протест. Я против того, что Ромка умер в тридцать лет! Я против! – голос Катерины сошел на шепот. Она закрыла глаза, несогласно закачала головой. – Я против. Он лучше меня, лучше многих, а ушел!

– Что же теперь? У бога на каждого из нас свои думки, когда кому приходить и когда уходить. Забрал – значит, отмыкал свое человек.

– Мне стыдно, мам, мне так стыдно! Я чувствую себя виноватой!

– Виноватой? В чем? Перед кем?

– Я сравниваю наши с ним жизни, и как будто бы я эти шестнадцать лет на пустое потратила.

– На пустое?! – задохнулась мама от возмущения. – Ты же пела! Ты же стала звездой! Какое у тебя расписание, какая железная дисциплина! Эти две недели отпуска выкроила за сколько лет? Ты что такое говоришь?

– Это да, мам, – приласкалась к ней Катерина, желая успокоить. – Но чем жила моя душа! Я собой жила, кто-то скажет, что беса тешила. – Она не стала уточнять, в чем был ее бес. – Вот Ромка предстал перед Богом и, я уверена, похвалили его там, что достойно боролся, что к лучшему шел, ведь всю жизнь он сопротивлялся своему горькому наследству. А я? – Катерина все же решилась признаться. – Я мужчину любила, и вообще, много плотски любила, мне стыдно было бы Господу или людям рассказать что-либо об этом, слишком личное и… приземленное, что ли? На уровне инстинктов. Пение? Голос Он мне подарил. Я благодарить должна. Какая моя заслуга? Разве что не ленилась никогда.

– Неожиданно, конечно, такое услышать от тебя, – чуть помедлив сказала мама. Чувствовалось, что она не ожидала от дочери подобных слов и вообще, это был их первый разговор на уровне взрослых людей, а не дочки и матери. – Ты свою жизнь лучше знаешь, да и умнее меня будешь. Ты подумай, разберись в своей душе, так не оставляй, это не шутки, в конце концов, ты права, вряд ли там нам захочется про собственные удовольствия рассказывать. Совесть, что ли, неспокойна?

– Сама не пойму пока. Терзает все внутри, покоя нет. Я благодарна за все, что у меня было, это сделало меня на голову выше, но все это такое, что не расскажешь и не похвалишься. Все очень личное, эгоистичное, на саму себя направленное. Мне кажется, нужно отдавать. В зачет идет только это. – Катерина утвердительно кивнула своим словам. Сморщила нос: – Смерть заставляет подводить итоги, взглянуть на себя по-другому. – Она увидела удивление мамы, сменила тему: – Ромка был такой добрый, мам! Эта его доброта не дает покоя – за что ему тяжелая доля? Вот за что? Он лично вообще ни в чем виноват не был, ни в чем! Всех только пригревал и одаривал собой. Все детство чужие грехи переваривал! Мам, это был такой ужас!

– А почему ты нас не познакомила с любимым мужчиной? Мы с отцом все жениха ждали, – не поддалась на другое мама.

– С Андреем? Наверное, потому что не знала, жених ли он мне.

– Значит, Андрей. Обманул, что ли?

– Нет, мам. Он очень необыкновенный человек. Про него так просто и не расскажешь. Обогатил меня, раскрыл, развил.

– Долго вы встречались?

– Не сказать, что встречались в обычном смысле, но связь была. Все эти годы, мам.

– А почему расстались?

– Да мы и не расставались. В общепринятом смысле. До сих пор встречаемся. Наверное.

– Молодец! Хорошо устроился! – в маме проснулась теща.

– Нет, мам, это не его случай. Здесь другое. – Катерина споткнулась на полуслове, не зная, как определить Андрея незнакомому с ним человеку, тем более маме. – Он хочет, чтобы женщина принадлежала ему полностью.

– Эгоист! Сам, поди, ничего не стоит!

Катерина продолжительно фыркнула губами, как лошадь: Андрея так просто не презентуешь.

– Очень стоит. Это богатый человек, если говорить об этом. Лечит людей.

– Сколько лет ему?

– Хорошо за сорок.

– Женат был?

– В совсем молодом возрасте, недолго.

– Говорю же, эгоист! Был бы мужик хороший, разве не нашлось бы женщины, захомутавшей его? Ты что, наших баб не знаешь? Тем более, богатый!

– Он баб не любит. И не эгоист. Идеалист.

– Чего?!

– Идеалист. В любви идеалист. Иного не хочет.