Отсидев с Ромкой пару уроков, вертлявая Катька впервые в жизни оробела и смутилась – он смотрел на ее неуемность и говорливость со смиренной доброжелательной улыбкой, без тени осуждения или недовольства, лишь добротой глаз как бы корил: «Не будем мешать учителю?» Катьку проняло, она притихла, учителя так и не слушала, смущенно косилась на Ромку, стараясь лишний раз увидеть ласковость и кротость в его прозрачных глазах.

– Я смотрю – что такое? – не дошла до своих, раньше села, – сказал подошедший дядя Валера, вырвав Катерину из воспоминаний, – думаю, пойду, посмотрю, все ли в порядке.

– Это Ромка Ипатов.

– Знаю. Я на камне выбивал.

– Почему он умер?

– Туберкулез.

– Кошмар.

– Поздно хватился, не поборешься уже. В последние недели совсем дух из него вышел, ослабел душой, даже водку купил.

– Да вы что! Он не пил никогда, зарекся, что не будет пить.

– А он и не пил. Сломался в один момент, перед концом уже. Жизнь-то у него, знаешь, какая была? Горе мыкал, а не жил.

– Знаю. Он был лучший человек на земле. Почему могилка такая бедная, неустроенная, неухоженная?

– Так бедные же они, откуда деньгам взяться-то? Камень этот я со старой части кладбища привез, уже неизвестно, чей он. Старой надписи и не видно было. Выбил, как Ромка и просил.

– Так и просил?

– Да, крупно и по центру: Помни меня! С восклицательным знаком. Имя внизу.

– Почему без отчества?

– Не хотел он с отцом быть связанным никак. Ты знаешь, какой у него отец был?

– Знаю.

– Ну вот.

– Кто из Ипатовых остался?

– Отец давно умер, мать жива. Дочка его умерла в прошлом году, сын остался.

Катерина не знала, что Ромка был женат, вообще после отъезда, захваченная вихрем новой жизни, как-то не вспоминала никого из своего детства, смотрела только вперед.

– А жена?

– Сбежала после рождения дочки.

– А Снежанка?

– Сестра его? Так в тюрьме отсидела за убийство, потом спилась, скурвилась, уехала куда-то, неизвестно, что с ней.

– За убийство?

– Ну да. Отец за бутылку стал ее, малолетнюю, мужикам предлагать. Ромка ее долго защищал, а тогда не было его рядом, Снежанка сама за себя постояла: лопата под рукой оказалась, она ее взяла и дала по башке этому шабашнику, к которому отец ее привел. Полный срок отсидела.

– Какой кошмар! – закрыла лицо грязными руками Катерина. Снежанку помнила тоненькой девочкой с белыми волосами под стать своему имени.

– А дочку рядом похоронили, у него под боком. Я вот все никак имя не набью, думаю, завтра-завтра, а уже больше года прошло – эх, стыдобище!

– Я побуду с ним еще немного, потом к папе пойду.

– Побудь, конечно, раз душа просит.

***

– Активисты остаются на оформление стенда! – объявила заглянувшая в класс классная руководительница Ольга Александровна.

– Ууууу! – заныли в один голос активисты, в число которых входила и Катька

– Никаких отговорок! Быстро нарисуете и домой! Плакаты и остальное в шкафу! Приду, проверю! – Ольга Александровна исчезла так же внезапно, как и появилась.

Вообще-то Катьке очень нравилось оформлять стенды, фантазия у нее была бескрайняя и творческий процесс увлекал невероятно, и потом все время тянуло взглянуть на результат своей работы со стороны, полюбоваться собой, послушать похвалу, тем не менее она поддавалась общей тенденции демонстрировать нежелание заниматься общественными поручениями и скулила наравне со всеми, обдумывая, однако, что же такое-эдакое нарисовать.

К концу урока, когда четверо активистов уже заканчивали свои художества, в класс вошли Ольга Александровна и тетя Оля с тетей Эльвирой из родительского комитета.

– Верите, сердце разрывается, а что делать, не знаю! – тихонько говорила Ольга Александровна. – Что Татьяна Ивановна, что Ромка – все синие! Изверг, садист, а не человек!

– Может, в полицию написать?

– Да уж писали! Потом еще злее бьет!

– Лишить его родительских прав!

– Он лишен! Пьяница, судимый, не работает! Они сколько лет уже разведены, а что толку? Живут-то в одном доме. Нажрется и лезет к ним, зверь из него прет! Вчера проспался, я пошла к ним, говорю ему: «Виктор, Виктор, как тебе не стыдно! Я же тебя мальчишкой знала, в футбол играл, трактористом хотел быть и что, в кого превратился?» Он мне: «В батю»

– Вы его учили?

– Да. Так же, как он сейчас Ромку лупит, его отец лупил. Даже больше! Тот еще алкаш и зверь был. Нет, никуда не деться детям из таких семей, только повторять путь родителей! – горько вздохнула Ольга Александровна. – Замордовал мальчишку!

Катька хоть и продолжала раскрашивать скафандр космонавта, так напрягала слух, что даже вспотела. Или это ее в жар бросило от новостей? Ромки не было в школе третий день. Считалось, что болеет. Он часто отсутствовал, после пропусков возвращался бледнее и незаметнее обычного, не сразу на лице его появлялась тихая улыбка.

К вечеру того дня Катька разузнала Ромкин адрес и стояла перед его домом. Жили Ипатовы в самой старой части городка, где дома по давней манере были обшиты деревом и чердаки украшались маленькими резными окошечками. Парадная дверь в дом стояла не со двора, а прямо с улицы, что тоже являлось характерной особенностью старых построек, но ею давно не пользовались – было видно, что она уже миллион раз сплошь покрыта краской и не открывалась. Крыльцо с резными перилами у этой двери повело и вокруг него было много шелухи от семечек, видимо, его использовали для посиделок. Сам дом тоже осел, как-то утратил силу в стенах, казалось, пошел чуть вбок, сине-зеленая краска давно не обновлялась, шифер на крыше порос пожелтевшим мхом, потрескался, кое-где осыпался. Денег на дом давно не тратили. Только стекла в небольших частых окошках сияли чистотой. Кокетливые короткие белые занавески были красиво обвязаны крючком и туго накрахмалены. Хозяйкина рука чувствовалась, хозяина – нет.

Наслышавшись сегодня о лютости Ромкиного отца, Катька опасалась постучаться, да и внутренняя деликатность не позволяла ей поставить Ромку в неловкое положение, наверняка ему было бы стыдно предстать перед ней в синяках. В таких случаях, когда ты вроде бы жертва, все равно бывает стыдно. И за то, что жертва, и за отца, и за жизнь. Катька устроилась по соседству на похожем парадном крыльце, так же заплеванном шелухой. Сидела и недоумевала: почему не метено у дворов? В городке было принято убирать у двора если не каждый день, то около того. Хозяйки мели ранним утром, еще до ухода на работу, огромными метлами из пушистых ветвей кермека. Непрекращающийся степной ветер каждый день наметал под заборами много сухого сору. Про Ипатовых Катьке было понятно – все болеют, не до чистоты, – а у соседей что? Она разглядывала дом, пытаясь определить, что за хозяева здесь живут. Домик был маленький, на улицу смотрело два окошка; из самана, со двора беленый, а с улицы обитый крашеными досками; резные ставни. В целом чистенький, но очень старый, какой-то усохший. Катька заглянула в щель у калитки: во дворе чисто, у внутреннего крылечка стояли женские войлочные тапочки, аккуратно так стояли, как у Катерины никогда не получалось – у нее обувь разлеталась на метры друг от друга – понятно было, что хозяйка не бежала. Широкое крыльцо выкрашено коричневой краской, чисто вымыто и застелено связанным своими руками круглым половичком, по краям стояли горшки с комнатными цветами: герань, фиалки, алоэ. Бабушка тут живет! – определила Катька по половичку, горшкам, тапочкам и тишине. У бабушек не хватает сил мести за двором каждый день, это всем известно. Она огляделась, посмотрела под крыльцом, увидела бы метлу, подмела бы, помогла старушке, а так только вздохнула и уселась ждать дальше. Ждала до темноты, пока не пришло время идти домой. Никто из Ипатовых не выходил.

Ромки не было в школе еще два дня, и еще два вечера Катька напрасно просидела на бабушкином парадном крылечке, в последний визит застав там чистоту. Было видно, что подметали недавно, не утром, а вечером, после жары, на земле остались дугообразные дорожки от взмахов метлы: начали от забора, дошли до конца дома, встали на новую полосу и – по встречной – снова до забора. Всего пять широких полос. В конце каждой бугорок, как сор на совок сметали.