Осталось проверить еще три работы. Учительница встала, потянулась, заварила чай, помассировала уставшие глаза. Пристроилась у подоконника, съела пару конфет с чаем. Детская площадка во дворе была полна. Шум, гам, суета, но даже в громком плаче море позитива и сила жизни. Учительница вздохнула: хорошо!
Она вернулась за рабочий стол и открыла тетрадь Ореста. Проверять работы отличников – извечное удовольствие. Шесть полных страниц – молодец, объем выдержал; есть эпиграф, цитаты, красные строки, абзацы – все, что полагается для хорошей работы. Но название темы хлестнуло несуразностью: «Небесные одежды» Небесные одежды? Как это понимать? Скафандры для космонавтов? Учительница поморщилась: лирику не к месту она не любила. Мысленно поставила первую галочку замечаний: название не научное, неоправданно лирическое.
Однако, эпиграф заставил ее поморгать и был прочитан еще два раза:
«Чтобы достичь небосвода, за пыль твоих стоп ухвачусь.
До созвездий крутящихся как же еще я домчусь?»
Приятную усталость и удовлетворение трудоголика сняло как рукой. Учительница читала с нарастающей тревогой, впечатление от работы тяжелело по мере воспринятия мыслей автора. Ее мозг автоматически продолжал ставить зарубки замечаний: выбранная тема – не на злобу дня, рассуждения – какие-то философско-мистические, с чего они возникли в сознании десятиклассника? И почему советский старшеклассник вообще интересуется подобным и размышляет об этом? Она вызвала в памяти образ Ореста: всегда чисто и аккуратно одетый, собранный, серьезный, целеустремленный, позитивный юноша. Никогда не заподозришь в нем отвлеченных мыслей! Учительница полагала, что, как правило, представления людей всегда связаны с их переживаниями, редко, когда встречается широкий взгляд на сущее. Неужели он пишет о себе и прочувствовал все то, что излагает? Она посмотрела в окно, освежая восприятие, и снова вернулась к сочинению, но мысли ее по-прежнему метались, наскакивали одна на другую, мешая объективному пониманию работы.
Орест спорил с утверждением средневекового поэта Низами из «Сокровищницы тайн», что «Человеку прекрасных, небесных одежд не дано…» Это вместо привычных советскому школьнику мечтаний стать комсомольским вождем, трудится на благо народа и прочее в таком духе! Орест вообще не рассматривал произведение персидского поэта средневекового Востока с точки зрения критики существующего тогда строя, положения угнетенного народа или другой приемлемой для комсомольца позиции. Он размышлял о душе! О душе! И чуть ли не как поп! О возможности, получаемой каждым человеком при рождении, подняться над низменностью своей природы.
Учительница клокотала негодованием, противореча собственным тайным ощущениям: какая низменность природы может быть у строителя коммунизма? Мы же не на загнивающем Западе живем, где разврат и наркотики? И вообще, где Низами, а где мы? С чего это рассматривать современного человека, исходя из утверждений поэта, жившего в …? Когда он жил? Она задумалась, припоминая. В 12 или 13 веке! А Орест берет его мысли за актуальные и пишет, что Низами не обольщался насчет природы человека, считая ее таковой, что, даже познав лучшие восторги и порывы души, человек при первом же случае окунется в грязь, даже просто предпочтет грязь. Грязь – его природа. Причем вне условий общественно-политического строя, в любое время, в любую эпоху. «Ослу милей корыто» даже если «любовь им (людям) явила дыханье свое» Поняв эти рассуждения учительница растерялась. Что за странная тема? Как ее оценивать? Ей пришлось прочитать работу два раза, с каждым прочтением ее негодование росло, заполняло сознание и краска заливала лицо: о чем думает этот мальчишка?! Душа человека, ослы, пыль стоп, дыханье любви, небесные одежды – что это за ересь? Она встала из-за стола и принялась ходить по комнате, разве что не размахивая кулаками от негодования. Однако скоро села на диван, как-то осунулась, ослабела, перестала соображать и вдруг тихо, но горько-горько расплакалась, комкая в руках клетчатый плед.
Она плакала о своей жизни. О незамужней доле, об оставшемся без реализации женском естестве, о несостоявшейся любви. А ведь был он, были надежды, мечты, крылья за спиной. Тогда думалось о нем, и ценность жизни измерялась им. Тогда и она не думала об общественных задачах, могла жить и в пещерном веке, и в Средневековье. Какая разница, если собственная душа принадлежала не ей – любви, вечности? «Любовь им явила дыханье свое» Тогда они действительно были одеты в небесные одежды, были честны с собой, смелы и счастливы. Никто и ничто не были ей страшны тогда, лишь один человек мог лишить ее непобедимости и мощи – он. И он лишил.
Лозунги, курс партии, педсовет, родительские собрания, вымпелы появились потом, когда его не стало. Она сама выгнала его. Узнала об измене, о романе. Нет, о прощении не могло быть и речи, это не в ее характере, не могла любить его больше, просто стала ждать, когда отомрет ее чувство. Оно умирало долго и больно, оставив ее сердце высушенным, как лист гербария. Она знала, что он любил ее, но повел себя как осел, которому милее корыто. Мужское понимание любви включает разумный выбор корыта. Его роман длился больше полугода, на минутное помутнение сознания не спишешь. Зачем ей гнилой овощ в свежем салате ее юной души? Поэтому выбросила его из своей жизни. Поняла, что не он был прекрасен, это ее чувство было прекрасным. Вспомнилось, как после его ухода, она не могла выносить людей, день, ночь, саму себя, ей надо было разгрузить эту ношу, и она ушла в работу. Суета заменила ей гаснущий внутренний свет.
А этот мальчик, десятиклассник, своим рассуждением смотрел в корень жизни. «Как бессильна звезда, что горит обещанием счастья!» Бессильна перед корытом и ослами. Ах, Низами, написал бы ты, что делать людям? Что мешает людям жить по-человечески? Пресловутая слабость плоти! Слабая плоть, испокон веков оскорбляющая восторги души!
Разве поставит она Оресту двойку? За что? Что не пишет, как будет ловить преступников, оберегая безопасность граждан, или как создаст лекарство от всех видов боли, или что будет работать на благо людей? Будет, конечно, будет, никуда не денется. За нераскрытие темы? Нет, конечно. Он прав, тысячу раз прав, чем бы человек не занимался, прежде всего он должен расти в личностном плане, узнать себя, преодолеть природные слабости. Лучше всего человек проявляется в любви, расти в любви сложнее всего, ведь обрести ее проще, чем сохранить.
Если бы можно было поставить отметку за душу, она поставила бы Оресту пять с плюсом. За юношу с уже сложившимся пониманием истинного и суетного можно не беспокоиться, он будет хорошим человеком. В конце концов, разве не основная задача учителя воспитать хорошего человека? Остальное приложится.
Учительница успокоилась, взяла тетрадь Ореста и принялась читать сочинение в третий раз, теперь уже с познавательной точки зрения. Она признала, что работа потрясла ее до глубины души. Ей подумалось, что, как бы удобно мы не приспособились жить в своей реальности, рано или поздно нам встретится камешек, о который мы споткнемся и зададим себе неудобный вопрос, туда ли мы идем? Ее камешком стала работа ее ученика. Но куда ей было еще идти, как не в профессию, после утраты любви? Неужели надеяться на новую любовь? Разве это возможно? Догадка, что возможно, обожгла ее. Ведь были потом у нее другие мужчины, но она сама пускала их в себя только до определенного предела, ей казалось, что, если она станет счастлива, то ее снова предадут, ведь корыта расставлены повсюду. Поэтому она первой оставляла своих мужчин. Боль прошлого отвергала возможное счастье. Она так и не научилась быть компромиссной с мужчинами. Не хотела их не жалеть, не тянуть, не оправдывать, разве это не унижение для них? Унижение мужского духа, как она его понимает. Мужчина тот, кто вызывает восхищение. Ни жалость, ни желание поднять, вытащить, приютить, а восхищение. Чертова носительница идеалов! Ее лицо снова плаксиво искривилось, но она подавила слезы и принялась читать сочинение заново, в четвертый раз.
