– Как ты его будешь растить? С собой на лекции таскать?
Лариса светилась мягкой счастливой улыбкой, больше прислушиваясь к чему-то внутри себя, чем к крикам мамы, ответила: «Как-нибудь» – и была такова. Родила сына Гошку, до яслей нянчили его всем общежитием по очереди, за что прозвали сыном полка. Соседка пришила к наволочке две прочные завязки, подпоясывалась этой наволочкой и таскала Гошку, как кенгуру. Идея прижилась и наволочка переходила с рук на руки вместе с ребенком. Дедушка с бабушкой какое-то время выдерживали характер и не помогали молодой семье, но поняли, что на поклон к ним любимая дочь не собирается, а внук растет слишком быстро и на чужих руках, поэтому сами пришли мириться и взяли заботы о ненаглядном наследнике на себя.
Таким образом, неконфликтная, доброжелательная, никогда не повышающая голоса Лариса приучила мать и, заодно, отца обуздывать свои родительские инициативы и довольствоваться принятием жизни дочери в том виде, в котором та ее себе выстраивает.
Надо сказать, что впоследствии ни родители, ни муж никогда ей уже не перечили, не ставили ультиматумов – были научены. Но кто об этом знал? Сама она о себе, как правило, не говорила. Поэтому – только свои; для посторонних, малознакомых, она была сродни молочнокислой бактерии, творящей незатейливое доброе дело в масштабе собственной крынки.
Так же она никогда не бравировала и даже будто бы вычеркнула из памяти военное время, а ведь тогда Лариса Ивановна наотрез отказалась эвакуироваться из столицы, хотя враг был на самом подступе к городу. Сказала, что разделит судьбу своей родины, и сын-подросток остался с нею. Всю Великую Отечественную она самоотверженно трудилась в родной поликлинике, переделанной в госпиталь, вместе со всеми несла тяготы военного времени, трепеща за сына, работавшего не меньше нее, и мужа, отправившегося на фронт. Когда Москва страдала от налетов, тысячи тысяч жителей буквально селились в станциях метро. Женщины рожали там детей, дети болели. Ларисе Ивановне – офтальмологу! – трижды довелось принимать роды в подземке, потом приходила лечить и выхаживать. Она работала и на строительстве оборонительных укреплений, за что удостоилась медали «За оборону Москвы». Сын Гошка вместе с одноклассниками в школьных учебно-производственных мастерских делал снаряжение для фронта. Ни мать, ни сын не считали, что совершают нечто героическое, тогда все были героями, и горячо желали только окончания войны и возвращения мужей и отцов. Дубровские дождались и мира, и главу семьи, и трепет сердец устремили в светлое будущее, отказавшись вспоминать и, тем более, козырять пережитыми трудностями. Впоследствии она ни разу не выступала перед коллегами или школьниками с воспоминаниями, вообще не поддерживала эту тему, поэтому даже те, кто знал о ее самоотверженности, позабыли об этом, чего требовать от остальных?
Давние знакомые обычно придерживали свое мнение о ней при себе, потому что понимали, что Лариса Ивановна не поддержит сказанное о ней и все будет звучать недостаточно достоверным и выразительным.
Женщины, проработавшие с Ларисой Ивановной много лет, ни за что бы не признались, что чуть побаиваются ее и не смогли бы объяснить, почему. Все было просто: Лариса Ивановна дорожила каждым словом и никогда не спешила что-либо сказать, зато если говорила, то сказанное удивляло весомостью и разумностью. И самое поразительное для них: Лариса Ивановна всегда опережала изменения в моде. Всегда. Женщин это заставляло капитулировать. Например, она сняла шиньон и подстриглась «живенько» немногим до того, как это вошло в моду. То же касалось изменения силуэтов платья и их длины. Она никогда не была рьяной модницей, никого не копировала, довольствовалась одной-двумя деталями облика, которые заставляли ее выглядеть естественно и в духе времени, при этом элегантной и небрежной одновременно.
Бывало, кому-то хотелось сказать о Ларисе Ивановне, что она себе на уме, но и это было бы не совсем верно, потому что подразумевало некую хитрость, а хитрой она не была никогда. Сама бы Лариса Ивановна, если бы ее попросили обозначить себя одним словом, назвала бы себя искренней. Это определение, согласно толковому словарю, означающее непритворное выражение подлинных чувств и мыслей, истинно отражало суть этой женщины, ее мировоззрение и отношение к жизни. Она всегда следовала своим внутренним побуждениям, пренебрегая общепринятыми нормами морали и этики, и если и казалась кому-то странной и выбивающейся из общего строя, то не себе; для себя она всегда была искренней и честной в текущем моменте.
***
Обычно люди живут в состоянии ожидания чего-то желанного, пусть даже неведомого: мечты, чуда, отпуска, отдельной квартиры, любви, наследства, повышения, новых туфлей, стрижки, машины, похода в театр, приезда гостей… Это ожидание придает их лицам особое выражение одухотворенности и наполненности жизнью. У Ларисы Ивановны такого выражения никогда не было и именно поэтому люди бессознательно причисляли ее к хладнокровным. Лишь особо тонкие наблюдатели могли разглядеть в мягком взоре Ларисы Ивановны другое выражение: у нее все есть. Никому не приходило в голову, что в характере Ларисы Ивановны было получать все желаемое сразу, как только захотелось – ведь она была искренней! Но надо отдать ей должное, хотела она всегда вполне реальных вещей, к которым ее подводило естественное течение ее жизни. До момента, когда желать чего-то еще рано, она не думала об этом, а когда приходила возможность получить что-то, то не упускала ее. Вот и весь секрет ее бесстрастности.
Тем, кто принимал холерические реакции на происходящее за свидетельство полноценной жизни и нуждался в шумных событиях, казалось, что внутренняя жизнь Ларисы Ивановны находится в полузастывшем состоянии. На самом деле она пребывала в непрерывном обновлении и движении жизни: свежесваренный борщ, перемена постельного белья, взошедшая рассада, распустившийся цветок кактуса, связанный жилет, приход гостей на пирог – этим она ощущала тепло и энергию бытия, его вращение и не любила, чтобы ее отвлекали. Поэтому общественные обязанности в мирное время вызывали у нее тайное недоумение: она считала, что любые обязанности должны оплачиваться, то бишь составлять чью-то работу. Зачем же отнимать у кого-то зарплату и зачем кого-то заставлять работать бесплатно? Общество состоит из отдельных людей, а когда каждый отдельный человек заботиться «о своем хорошо», то это «хорошо» за совокупностью массы народа становится славным общественным «хорошо» Она была противницей того, чтобы люди ради плана или из других соображений выполняли чужую работу – это нарушало ее понятие о причинно-следственной связи «мое хорошо ведет ко всеобщему хорошо» Каждый отвечает за свой фронт работ. В этом вопросе Лариса Ивановна проявляла отнюдь не социалистическое мышление, но, поскольку не страдала склонностью к демонстративному поведению, то не выставляла это на вид и упрекнуть ее никто не мог. Она лишь под тем или иным предлогом избегала нагрузок от парторга и постепенно приучила всех к тому, что является исключительно домашним человеком и интересуется только рецептами, заготовками, дачными грядками, рассадой и прочими семейными заботами, и это почему-то укрепляло ее позиции в глазах руководства; загружать поручениями стали исключительно молодых, не обремененных, не семейных.
Она любила театр, но ходила на спектакли только в те периоды, когда ей было недостаточно домашнего вращения, исключительно, чтобы добрать недополученных впечатлений. Обычно это случалось зимой, когда многие проявления жизни замирают. Весна рождала почки и бутончики на ее подоконниках, кошка беременела и можно было смело утверждать, что до следующего октября Лариса Ивановна не вспомнит о театре. Хотя, если заходила речь о тех или иных постановках, ее замечания отличалась тонкостью и всякий понимал, что перед ним искушенный театрал и взыскательный зритель. Она давала здравые рекомендации, спрашивала, каких впечатлений и какого настроения ищет зритель, метко аттестовывала постановки того или иного режиссера и безошибочно указывала спектакли, которые удовлетворят потребности именно этого зрителя. Немного поговорив с взыскующим прекрасного, она приходила к каким-то своим выводам и одним советовала сначала освежить в памяти пьесу и прочитать ее, другим – идти с незамутненным сознанием без каких-либо ожиданий и просто получать удовольствие, третьим – абстрагироваться от канонов и удивить самого себя новым прочтением произведения. И никто никогда не был разочарован ее советом.
