«Как высоко я» (альтернативное восприятие Евангельской сцены) Хрусталём хрустящим на макушку, падают капли, Из под винца тернового на лицо лезут пакли. Тяжело ли так ли, Видеть, как из толпы сквернословящей родные плакали? Ну… в жизни всякое бывает, мало ли. В падлу ли, вот так висеть побитым камнями Что мать родная не узнает за синяками и ранами Цвета по не многу тускнеют, мысли путаются Не отключится бы раньше времени, досмотреть всё это до конца У лица, кто-то трясёт тряпкой кислой с уксусом, Убери, подожди, я сейчас проснусь я сам Что ты думаешь, я хиляк какой, ты просто не видел моего отца Всё это для него, не больнее чем порез пальца Танца почему я не вижу у своего деревянного трона Коронованный в тряпки царь царей вне закона Да… вот это икона конечно потом получится Нужно бы выглядеть как-то посерьёзнее, перестать корчится Топчется, внизу у ног собралась зевак целая рота Не просто конечно вот так тащить всё самому до талого, до пота Кто-то скажет вера у него такая дурная брать всё на себя Но мама, ты где? Посмотри как высоко я. Распростёртые руки затекли в неудобной форме Почему то вспомнился запах хлеба в родительском доме Вспомнил как я ещё пацаном убежал из дома в поисках правды Правда оказалась на кресте, ну и ладно. Так то всё хорошо на самом деле, людей только жалко Я то уйду спокойно, а у них в душе останется неразбериха и свалка Палки и камни в руках несчастных станут оружием Что бы побивать таких как я, обществу ненужных Ветер холодный дует, обветривает кожу Ног не чувствую, и дышать становится как-то сложно Походу подходит к концу спектакля эта часть Смотрю на парней на крестах, – братьев по несчастью Тот что с права, поник, и кажется уже не дышит Последний раз поднимаю лицо к Отцу, но он меня не слышит Говорю во всеуслышание «Отче мой, почему ты оставил меня?» Мама, ты то хоть слышишь? Посмотри, как высоко я! «60тые» Я вернулся на землю кажется в шестидесятые, Когда молодёжь не брилась и ходила патлатая. Стадом тусовалась на полях и что-то там курила, Но любила меня, и хотела мира. Я почти не помню имён тех, кто был со мной рядом, Нас звали кажется дети цветов Эпикурова сада. Но я навсегда запомнил один момент добрый, Как на песке без времени, мы лежали мокрые. Любовь лучше войны, цветы лучше пуль, Повторяли заповедь они проглатывая дурь. Возлюби ближнего своего, меня и ещё вон того парня, Мы кричали в лицо полицаю, когда забрала мусарня. Я не помню как я ушёл, от дубинок легавых, или от передоза, Обнимая куст малиновый умываясь кровь из носа. Но я до сих пор помню один момент добрый, Как на песке без времени, мы лежали мокрые «Сын Бога» Мы встретились когда тебя продавали на Нью-Йоркских улицах Смуглого мальчишку по имени Дааса' х. Они кричали, «Смотрите! Диковинка! Сам сын Бога!» Я спросил – Сколько стоит? – 30 долларов. – Нет. Дорого. Дрянное было дело продавать сына Бога за 30 долларов, Не знающего по-английски даже пары слов. Оков на тебе не было, ты не был побит или обижен. Ты просто стоял и смотрел на этот мир глазами что тихого океана тише. Я приходил каждый день к той подворотни где тебя продавали. Стоял, курил, смотрел на тебя и как-то сказал – Парень! Я знал твоего отца, так случилось, мы с ним многое пережили. Но ты лишь молчал и улыбался, пока я напрягал жилы. – Да, он был старым безумцем, без чувства стыда и такта. Пил ядреный ром, курил самые дешёвые сигареты, да… вот так-то. Я люблю его до сих пор, люблю до дури. Но если его сын продаётся на улице за 30 долларов, то он явно уже умер. Я затушил сигарету об ботинок, и тихо вышел к бульвару. Больше я не приходил к Даасаху, говорят его увезли на восток, в Саммару. Там смуглого мальчишку лишили зрения и слуха. Никто не мог вынести взгляда и молчание Святого Духа. Среди людей ходовой товар дети Бога Даже если они не разговаривают и стоят дорого. Я не знаю о чем Ты думал мой друг, когда писал этого мира картину, В которой за 30 долларов можно легко купить твоего сына. «Ирина» – Привет. Сколько тебе лет? 16? След на запястье синий. Это синяк? Ты хмуро говоришь: «Нет». Строгая девчонка сидела на горячем асфальте, В запылившемся от безветрия темно синем платье. Приминая тяжелым взглядом проходящих мимо затылки Она с хрустом прижимала к груди зеленоватую бутылку. – Красиво… Протянул я, Но получил в ответ, лишь презрительный взгляд с силой Сравнимой лишь с тяжестью её имени. Ирина. Лет мне тогда было не многим больше чем ей Но я знал уже, что передом ной не человек, передо мной зверь. Затравленный грубыми руками взрослых мужчин Вырванный с корнем ещё до цветения, люпин. Картин не писали по твоей красоте Серенады под окнами тебе не пели. Тебя имели. По согласию и без. Ты веселье. Веселье прижимала к груди свое прозрачное зеленоватое зелье Глаза чёрные как смоль горели чем-то злым, До страха не простым, бесовским, жёстким. Я невольно сглотнул. Хотел улыбнуться, но не получилось – Ты… – протянул было я, но сознание как-то разлилось – Я знаю тебя. – Мы знаем тебя тоже. Ответил мне демон, одетый в белую кожу. Гранатовыми, припухшими губами Кажется ты могла расплавлять камень Через жар от груди твоей, юной но пышной, Я слышал, как Легион дышит… Не удивительно что извращенные ублюдки Шли на все, чтобы проводить с тобой ночи, сутки. Ничем не чурались. Я и сам тебя хотел, хотел и жалел. Каюсь. – Хреновую тебе жизнь походу дал Бог. Сказал я, и тут же мне стало не по себе. Чтоб я сдох. В ответ ты молчала и презрительно смотрела пока в тебе бушевал Маллох. Я ещё раз сглотнул, и посмотрел на давящее степное солнце От падающих на глаза капель пота, расходились радужные кольца И в этот момент я услышал голос Ирины, голос всех обиженных, голос всех душевных калек. Она сказала – Наш Бог – человек. И после этого Ирина поджигает свои волосы, предварительно облив себя из бутылки бензином. Красивым свечением и жаром обвивает тело на две минуты И на раскаленном асфальте остаётся лишь образ изуродованного трупа Не было диких криков, не было смерти Хоть меня убейте, но я стоял и молчал, как будто так и нужно Молча греясь от поднимающейся в верх пламенной лужи Души чуждые её искалеченному телу уходили в свиней В тех кто когда то говорил «раздевайся», а потом обладал ей. И всё хорошо, всё нормально, это правильно для душевных калек Важно только одно, то что она сказала «Наш Бог – человек». |
