«Да что он понимает, этот настоятель, если сами старцы говорят», – в ужасе трепетали бабульки (и не только бабульки) и спешили догнать Алешеньку, чтобы в последний раз приложиться к спасительной иконе и сунуть гонимому монашку пирожок или копеечку.
«Зарабатывал» Алешенька неплохо. А в отдельные дни вообще отлично. И иногда позволял себе кутнуть. Однажды, крепко выпив в ресторане, он решил осчастливить соседний стол, где гуляла шумная и веселая компания.
– Плачу за все! – сказал он вальяжно, пошатываясь. Для убедительности взмахнул веером купюр – в одном фильме подглядел. И потащил танцевать какую-то девицу из той компании.
Очнулся Марк (теперь пусть уж будет собой) через неделю в больнице. Без денег, документов и с ножевым ранением в живот. Врачи сказали – смертельным. Видимо, ребята из той веселой компании постарались. А может, и кто другой. Он вспомнить не мог.
– Родные кто есть? – спросили Марка.
– Родные? – переспросил он. И задумался. – Есть. Отец Евгений…
На следующий день отец Евгений уже сидел у постели умирающего Марка. А тот еле слышным голосом рассказывал ему про свои похождения. Батюшка только охал и все повторял: «Да как же ты мог, как посмел? Эх ты, Маркуша-чудотворец!»
А Марк плакал. Он не хотел умирать.
Из домика на окраине, который он за копейки снимал в том городке, отец Евгений принес его вещи. Да и вещей-то там было – старый подрясник со скуфейкой и та икона Богородицы.
– Вот! Проси у Нее прощения! – сказал батюшка. – И молись, чтобы спасла тебя, идиота!
– Так она ж не чудотворная! – удивился Марк.
– Чудотворная, не чудотворная… Божья Матерь это!
И Марк молился. Молился и отец Евгений. Истово, горячо. Изо дня в день.
Исповедовал свое неразумное чадо, соборовал, причастил. И случилось чудо! Настоящее. Выжил Марк.
И через какое-то время он уже пил чай в сторожке у отца Евгения и с гордостью рассказывал нам эту историю – духовный опыт как-никак. Привирал, конечно, как же без этого. Творческий ведь человек. Но отец Евгений его одергивал: «Да ладно языком-то чесать… Филолог».
С пьянством Марк с тех пор завязал. Правда, не по духовной, а по более банальной причине. Нельзя ему – после ранения. Он чаще стал ходить на службы. Исповедуется, причащается. И так же метет церковный двор. И уже несколько лет законопослушный гражданин – не ворует и не «чудодействует».
Окончательно ли покаялся разбойник или взыграет когда-нибудь еще его жульническое вдохновение? Кто знает. Но отец Евгений в него верит. Хотя и подшучивает иногда: «Маркуша-чудотворец».
Один шаг к Богу
Поздно вечером у отца Евгения зазвонил телефон: «Батюшка, Степан в себя пришел, приезжайте, пожалуйста!»
Степана батюшка знал хорошо. Сын партийных родителей, сам образцовый коммунист, он с молоком матери впитал, что религия – это опиум для народа, а попы – это воры и прохиндеи. И при встрече нет-нет, а пытался вразумить «отсталого» отца Евгения, что Бога нет и никогда не было. И «хватит уже валять дурака, снимайте-ка вы эти бабские шмотки и устраивайтесь, Евгений Александрович, на нормальную, уважаемую работу»…
Правда, когда-то в детстве верующая бабушка Нюра Степушку крестила, но это был его единственный поход в церковь. И тот в бессознательном, младенческом состоянии.
Крестик родители с него тут же сняли, отругав бабку за самоуправство. А сам Степка, став позже октябренком, потом пионером и так далее, до самой ее смерти припоминал ей этот «позорный факт своей биографии».
Но после внезапной гибели отца его мать Марина, с горя чуть не наложив на себя руки, обратилась к вере. Степана же это только раздражало.
– Ты думаешь, ему это поможет? Где был твой Бог, когда отец умирал? Где?! Нигде! Нет Его! – кричал он. И грозился выкинуть единственную икону Богородицы, которая чудом оказалась у них в доме после смерти бабушки.
Характер у Степана был тяжелый, властный, железный. Женившись, он частенько пил и поколачивал свою тихую, бессловесную жену Наденьку, когда та попадалась ему под горячую руку. Доставалось немало и детям. Поэтому, когда отец уходил на работу, дома все облегченно вздыхали. Его все боялись…
Шли годы. Дети выросли, Степан поседел, сгорбился. Умерла его старая мать, отдав перед смертью икону бабки Нюры невестке Наденьке. И теперь та уже выплакивала перед ней боль и, наверное, просила Божию Матерь смягчить характер мужа.
С возрастом характер Степана и правда немного смягчился. Он почти уже не бил жену, но не понимал, о чем она может говорить с «этой доской». «Иди лучше огородом займись», – ворчал он. И Надя безропотно шла. Никогда она мужу не перечила.
А потом Степан заболел. Врачи сказали: рак, где-то в голове. Физически он еще чувствовал себя крепким и сильным, но часто заговаривался и иногда не узнавал даже близких людей.
Надя предлагала мужу позвать отца Евгения, но тот лишь отмахивался:
– Что может сделать этот ваш поп, если даже врачи не могут?
«Однажды я все же пришел к нему, – вспоминал батюшка. – Дома у них было мрачно, тягостно… Ни исповедоваться, ни причаститься Степан не захотел. “Я сильный, сам справлюсь, – сказал он тогда. – А если помру, то сожрут меня черви, и все. Не верю я в эту вашу вечную жизнь!”»
А болезнь брала свое. И в один из дней Степан впал в кому. Врачи тогда сказали, что это конец. И для него лучше, если он умрет сейчас. «Потому что даже если он придет в себя, то никогда не станет уже прежним человеком. Он не будет никого узнавать, ничего не будет понимать. Будет овощем», – постановили они.
Надя вызвала домой детей, которые к тому моменту жили в городе своими семьями. Хоть как-то попрощаться с отцом. Вместе они ухаживали за ним, мыли… И, глядя на этого тающего на глазах, беззащитного человека, не верили, что когда-то это был грозный, «железный» Степан… И куда-то вдруг делись все обиды. Осталась только жалость. И любовь. Несмотря ни на что.
Вот тогда-то, часов в десять вечера, и зазвонил у отца Евгения телефон.
– Приезжайте, батюшка, Степан в себя пришел, – тихо сказала Надя.
«Даров у меня с собой не было, – рассказывал отец Евгений. – Я еще подумал тогда, может, утром приехать. Но вдруг утром будет уже поздно? Захватил освященного масла от мощей Сергия Радонежского, как раз недавно был в паломничестве в лавре, и помчался».
Степан лежал на кровати, глаза его были открыты. Как это ни странно, он был полностью в здравом уме. Узнал и родных, и батюшку. Всех называл по имени, хоть и говорил очень тихо, шепотом.
«Он о чем-то задумался, – вспоминал отец Евгений. – А потом попросил всех выйти из комнаты, а меня – остаться. Мы молчали. Было видно, что он хочет что-то сказать, но не знает, как начать».
– Степан, – начал батюшка. – Не хотите исповедаться?
– Я не знаю… Я никогда не верил в Бога. Но вы не уходите. Когда вы здесь, мне как-то спокойней. И знаете, я все думаю. Я обижал жену, детей, а они мне все простили, возятся со мной… Почему? У меня сейчас все болит. И я понимаю, что такую же боль приносил им…
– Потому что Бог есть! А любовь и прощение – это от Бога.
Отец Евгений предложил отслужить молебен. Потом, в конце, помазал Степана маслом, которое привез. Посмотрел на него и не поверил глазам. «У него даже взгляд изменился. Это был другой человек. Сложно объяснить, но это очень чувствуется, когда человека касается благодать. У меня даже душа запела…»
А Степан смотрел куда-то в сторону, и по щекам у него текли слезы… Он смотрел на ту старую икону Богородицы бабки Нюры, перед которой молились потом и его мать, и жена и которую Наденька принесла в эту комнату и поставила на комод.
– Батюшка, я вспомнил. Когда я был в коме, мне все казалось, что Она смотрит на меня и жалеет. И как будто чего-то ждет… И слышал, как Надя молилась. Может, и есть этот ваш Бог?