– Откуда они у вас? – возмущенно спросила она у продавца.

– Да пьянчужка один принес, уговорил взять. Трубы горели.

Купила Варвара Васильевна свои же ботинки. Не хотела, чтобы чужим людям достались, раз уж из-за Васильковой подлости не получилось у нее «одеть Христа». И долго потом кричала на бомжа у храма. Даже обзывалась неблагочестиво. А он все отнекивался, врал, что украли.

В общем, после этих ботинок и невзлюбила она его всем сердцем. Не давала ни копейки. И в свои особо религиозно-вдохновенные дни наклонялась к его уху и угрожающе шипела: «Слышишь, Василек, не обманывайся: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют… Слышишь – ни пьяницы!!!»

Бомж лишь обреченно вздыхал и разводил руками, мол: «Не судьба мне, да».

Шло время. Варвара Васильевна пекла в храме просфоры и, как и раньше, ругалась на Василька. А он так же побирался и пил. И тихо обзывал ее вслед ведьмой.

Но однажды перед службой прибежала она к отцу Евгению вся в слезах. Потом, после проповеди, батюшка попросил народ не расходиться и помочь кто чем может Варваре Васильевне. Оказалось, что, пока она ездила к врачу в соседний город, у нее в квартире случился пожар. Хорошо хоть документы с собой были.

Жить ей было негде, и временный кров просфорнице решил предоставить сам отец Евгений, хотя и ютился с многодетной семьей в малогабаритной «двушке». Кто-то пообещал собрать необходимые вещи. Местные рукастые мужички вызвались сделать ремонт. Но вот на материалы и все необходимое денег у погорелицы не было.

Стали скидываться кто сколько может. Приходские бабушки клали на поднос свои жалкие пенсионные копеечки. Люди позажиточней – купюры посерьезней. Варвара Васильевна смотрела на все это и лишь вытирала рукавом слезы.

Вдруг все замерли… У двери покашливал и переминался с ноги на ногу Василек. Он смотрел то на батюшку, то на свою вонючую и грязную одежду, то на всех этих людей. И как будто не решался войти… Как тот мытарь.

«Ты что, Василий? – спросил его батюшка. – Ну заходи».

Бомжик вздохнул, дрожащей рукой перекрестился. Не так лихо и картинно, как раньше, когда клянчил на паперти, а как-то робко и по-настоящему. И шагнул внутрь.

Прихожане расступились. Василек прошаркал к подносу и высыпал все, что было в его кружке, – все, что насобирал за тот день. Потом бомж и пропойца поднял глаза на Варвару Васильевну, и они несколько секунд смотрели друг на друга… Она – с растерянностью и удивлением. А он… Он – с человеческим сочувствием. И с какой-то своей болью. И мне даже показалось тогда – с любовью. Потом молча опустил голову и поплелся к выходу. А Варвара Васильевна все так же растерянно смотрела ему вслед.

Вдруг в этой тишине кто-то громко, по-детски всхлипнул. Все обернулись. Это был Мишка Кривой. В прошлом местный бандюган, потерявший когда-то во время разборок один глаз, а ныне респектабельный владелец нескольких магазинов. Но местные жители его так и звали по привычке Кривым.

Оставшимся здоровым глазом он прекрасно считал деньги и был человеком весьма обеспеченным. Но прижимистым. И, появляясь в последнее время в храме, в особо щедрых пожертвованиях замечен не был.

Он и сейчас, когда отец Евгений объявил сбор средств для Варвары Васильевны, собирался слинять. Но, увидев, что сделал Василек, не удержался, издал тот самый растроганный всхлип и с громким «эхххх!» (мне даже показалось, что он добавит: «Гулять так гулять!») кинул на поднос толстую пачку банкнот. И вслед за бомжом вышел из храма.

Что было потом? Да ничего особенного. Варваре Васильевне сделали ремонт. И она опять зажила в своей квартире. И так же печет просфоры.

Изменилась она? Не знаю. Но к Васильку больше не придиралась и на ухо ничего не шипела. И в благодарность купила ему новые ботинки – те, мужнины, сгорели со всем ее нехитрым скарбом. А иногда даже приносила ему пирожки. Но денег не давала – все равно пропьет.

А Василек все так же побирался у храма и пил. Но ботинки эти надел и, сколько я его видела, не снимал. Не пропил, в общем. Но потом, говорят, он перестал появляться.

В общем, жизнь текла своим чередом, и о том случае все скоро забыли.

Прошло много лет, я давно уехала из того городка и бывала там только наездами. И прошлым летом впервые за много лет увидела Василька у того магазина.

– Отец Евгений, а помните, как Василек высыпал всю свою мелочь Варваре Васильевне? – спросила я батюшку через пару дней. – Кстати, я его видела. Он совсем плох.

– Да, плох… Спился совсем. Жалко. А знаешь, почему он тогда это сделал?

– Почему?

– Так он сам погорелец. Василий же не всегда был таким – бомжом и пьяницей. Жил в селе. Был у него и дом, и хозяйство. Жена была, но умерла. Дочь взрослая. Только замуж вышла. Но сгорел у него дом. Пошел он к дочери, а та: «Извини, папаша! Самим места мало». Вот и запил он с горя. И бомжевать стал. К нам в городок потом пришел. Всем казалось, что все он пропил: и мозги, и человеческий облик, но сердце, оказывается, не пропил, хоть и гоняла его Варвара Васильевна. Отозвалось оно на ее беду, такую же, как он пережил. И это хорошо, что люди добрые рядом с ней были, помогли. А ведь могла и она стать, не дай Бог, Варькой-бомжихой. Василек это знал.

Отец Евгений помолчал.

– Да. Спился он совсем, – заговорил он опять, – опустился. Но знаешь, что я думаю? Не забудет ему Господь той кружки мелочи. Ею он и спасется. Верю, что спасется!

И, посмотрев на икону, батюшка перекрестился.

У меня есть друг. Скажу больше – брат во Христе. Зовут его Марк. Он же вор-рецидивист по кличке Филолог. Он же Маркуша-чудотворец. И он же алкоголик в завязке. Живет Марк в маленьком, самом маленьком украинском городке N.

Когда-то Марк был карманником – изящным и брезгливым. Гоп-стоп презирал за неэстетичность и топорность работы и терпеть не мог крови.

Он очень уважал Мишку Япончика – за элегантность и творческий подход. И даже приобрел себе в местном секонд-хэнде шикарный, по его мнению, костюм. И где-то на рынке стырил шляпу.

У него были аристократические и тонкие, как у пианиста, пальцы. Ими он мог виртуозно достать что угодно и откуда угодно. Что, однако, не помешало ему пару-тройку раз отсидеть – когда жертва оказывалась ловчее.

Кличку Филолог Марк получил за огромную любовь к литературе. И в свободное от краж, отсидки и запоев время читал много и взахлеб. Нет, запои ему не мешали. Алкоголиком он был сентиментальным и даже трепетным. И если еще мог фокусировать взгляд на буквах, то безудержно рыдал над трагической судьбой несчастной Муму или Анны Карениной.

К Богу и Церкви мой брат во Христе тогда был равнодушен. А скорее даже критичен. Узнав про грозное «не укради», он отверг христианство как нечто непрактичное и никак не пригодное для жизни. Тем более для своей.

Зато христианство его не отвергло.

Как-то, в очередной раз освободившись и от души отметив это прекрасное событие, шел Марк по улице. А навстречу ему – поп в подряснике, отец Евгений, настоятель местного храма.

Настроение у Марка было великолепное. Одно из его вдохновенных литературно-пьяных настроений. Выбрав позу потеатральней, он начал декламировать на всю улицу:

Плохо Марк знал отца Евгения. Точнее, он его совсем не знал… Батюшка принял не менее театральную позу и пропел в ответ: