Утром меня разбудила мама и сказала, что бабушки не стало и нужно позвать отца Олега отпевать. Я зашел в ее комнату. Она совсем не была похожа на мертвую. Лицо спокойное, светлое, с тихой улыбкой в уголках губ, словно ей снилось что-то хорошее. Я поцеловал ее в лоб и поехал в храм. Наступил Покров.
Последний день на земле
Это был его последний день на земле, и он догадывался, что когда-то он наступит, но, как и все, старался об этом не задумываться. И вот этот день настал. Он поцеловал спящую жену и, стараясь не шуметь, вышел из дома. Ночью выпал первый снег, и уже на веранде все было залито ослепительным белым светом, от которого в детстве он бежал на улицу, чтобы кидаться снежками и радоваться, вдыхая этот ни с чем не сравнимый запах неожиданно свалившегося на тебя счастья. По скрипучим некрашеным доскам он спустился с веранды и вышел в сад. На самых верхушках яблонь еще висело несколько красных яблок, которые они оставляли специально для зимних птиц, прилетавших из леса полакомиться их сладкой мякотью. Когда-то он тоже любил их вкус. Когда приходили первые морозы, они с братом собирали эти пахучие подмороженные яблоки, из которых потом бабушка пекла невероятно вкусный пирог с тонкой золотистой корочкой и домашним сливочным маслом, которого чем больше кладешь, тем вкуснее становится. Она была мастерица, их любимая старая бабушка, многое умела, и многое знала, и брала своих внуков в такие места, от которых у вечно занятых родителей только рты открывались.
Например, бабушка водила их на похороны. Когда ее знакомые умирали, бабушка обязательно туда ходила, наряжала внуков в чистые рубашки, причесывала и брала с собой. Если умершие были христианами, она всегда спрашивала, когда будет священник, и на отпевании стояла всю службу на ногах и украдкой плакала, а потом записывала имя покойного в специальную старенькую тетрадочку, которую постоянно носила с собой, чтобы, как она говорила, «поминать этого человека у Бога». Что это значит, они с братом понятия не имели, но, судя по бабушкиному сосредоточенному, спокойному виду, это было что-то важное и нужное, вроде заготовки варенья на зиму. Если человек был некрещеный, бабушка сильно расстраивалась, качала головой и садилась где-нибудь в углу, с краю, чтобы потом, когда начинались поминки, быстро оттуда уйти. Они не понимали, зачем нужно уходить, когда все вокруг собирались угощать тебя конфетами и яблоками, а бабушка потом шла по улице и всю дорогу бурчала под нос, что вот человека живьем закапывают, а потом еще и пляшут у него на могиле. Молиться надо за умерших, а не конфеты есть! – говорила бабушка и вела их в храм, ставить свечки за деда.
Дед был ветераном войны, инвалидом, как говорила бабушка, – «изрубленный» под Берлином, поэтому умер, когда мы были совсем еще маленькими. Дед был героем Великой Отечественной войны, и бабушка так интересно про него рассказывала, что они его любили и очень гордились. Однажды зимой они остановились у реки возле их дома, и бабушка сказала, что для того, кто в Бога не верит, смерть будет как эта замерзшая река, которая никогда не растает, а будет до скончания века маяться ото льда и морозов. А тех, кто Бога слушается, Христос поцелует в темечко, и тогда они сразу растают от счастья и для них сразу настанет вечное лето. «Вы любите лето?» – спрашивала их бабушка, а они только переглядывались и смеялись. Ну какой дурак не любит лето, когда бабушка увозит их на дачу и там ты купаешься до упаду, загораешь и объедаешься клубникой?
Она всегда была веселой и бодрой, их дорогая бабушка, и, когда умерла на Покров, никто из домашних не поверил. Наступил ее любимый праздник, и когда мама пришла ее будить, даже не поняла, что бабушки больше нет. Хотя в последнее время она сильно болела, никогда не жаловалась и каждый раз, как приходила из Церкви, куда любила ходить пешком, выглядела как именинница. Она лежала какая-то радостная и светлая, и совсем не была похожа на труп, а просто на любимую спящую бабушку, которая немного полежит и пойдет печь их любимые оладушки. Он помнил, как приехал священник, отец Олег, и все кругом плакали, а он смотрел на бабушку и не плакал, и даже не собирался, потому что точно знал, что она живая где-то там, и ей сейчас хорошо. Просто знал, и все.
Когда он вырос, то тоже несколько раз умирал, но совсем не так, как бабушка, а тяжело и страшно. Это только кажется, что смерть залезает, как ночной вор, через трубу дымохода, чтобы украсть подарки из-под елки, пока все спят. На самом деле, чтобы она пришла, нужно просто перестать любить жизнь, и тогда она тут как тут. С ним она была не ужасной теткой с косой, а очень даже веселой и все понимающей собеседницей. Когда женщина, которую он любил, ушла, и на этот раз навсегда, он оказался на мосту, просто стоял и смотрел на проезжающие внизу машины, а смерть тихо шептала через плечо, чтобы он бросился вниз, потому что это мужественно и красиво. Он не понимал, что красивого в его разлетающихся по асфальту мозгах, и смерть не стала спорить, а просто хмыкнула, как хмыкают девушки при виде труса, но, в отличие от них, не убежала, а пошла с ним в старый заброшенный дом, пить виски из горлышка. После второй бутылки Black Label в холодном зимнем подъезде смерть жадно обхватила его своими костлявыми руками и стала целовать горячий лоб и замерзшие пальцы, и тогда он как подкошенный упал вперед лицом на грязный бетонный пол. От ее поцелуев пальцы стали холодными и мертвыми, а из разбитого лба по ступенькам хлынула кровь. Но бабушкина молитва оказалась сильнее ее ледяных объятий, откуда-то появились случайные прохожие, которые вызвали «скорую», и его отвезли в реанимацию. Отмороженные пальцы удалось спасти, но они навсегда потеряли чувствительность. И всю жизнь он носил их, как раб носит клеймо, и никогда не любил гладить этими бесчувственными пальцами жену по волосам, а просто обнимал и зарывался в них лицом.
В церковь после того случая он тогда не пошел, хотя и собирался, а пошел после страшной аварии, когда они с другом должны были погибнуть, но чудом спаслись. У друга был день рождения, они отдыхали на турбазе, а потом поехали к знакомым грузинам в кафе за шашлыками. Был жуткий ливень, их ждали гости, и поэтому они летели по трассе чуть больше ста сорока. На обгоне на выстрел лопнуло переднее колесо, и, если бы не реакция друга-спортсмена, они бы улетели прямиком под КамАЗ с кирпичами, ехавший навстречу. Но было еще кое-что, о чем он никому никогда не говорил. За полгода до этого он побывал в одном подмосковном монастыре, где познакомился с духовником обители, который непонятно зачем дал ему молитву водителя. Машины у него тогда не было, и он образку с молитвой обрадовался, потому что это был очень многообещающий подарок. Но вместо нового автомобиля случилась жуткая авария, они улетели в кювет, несколько раз перевернулись и остановились на крыше в паре метров от огромной сосны. Джип разбился в лепешку – а на них ни одной царапины, и все водители на трассе потом качали головами, не верили и говорили, что они родились в рубашке.
По всем законам физики они должны были погибнуть, а они сидели в кафе на летней веранде и ждали кофе и штрудель. «Ты не находишь это странным?» – спросил его друг и невесело засмеялся. Хотя на веранде светило жаркое солнце, ему вдруг тогда стало невыносимо холодно и одиноко. Сердце словно сковало тяжким могильным холодом, улыбающиеся веселые люди вокруг стали походить на силуэты из театра теней, глядя на которые ему захотелось закричать от ужаса. В этом счастливом солнечном мире он вдруг ясно, до дрожи почувствовал себя совершенно чужим, словно бы подглядывал за ними откуда-то из-за шторы. Каждый теперь был сам за себя, прятаться за слова было бесполезно, потому что, когда ты должен был умереть час тому назад, все это стало неважным. Он всегда, еще с детства и походов с бабушкой по похоронам, усвоил, что важно. Простился с другом и поехал в церковь, потому что если бы он туда не поехал, то, наверное, сошел бы с ума. В храме смерть осталась за порогом, там было легко дышать, и он просто стоял перед иконами и наслаждался покоем. Тогда в храме он почему-то подумал, что все в жизни пошло как-то совсем не так, как он планировал, и когда-то был не угрюмым и раздражительным, а очень добрым и веселым человеком, который первым бежал за водой с большим бабушкиным ведром и радовался, когда удавалось принести, почти не расплескав. Он почему-то вспомнил, как часами мог сидеть с котом на окне, смотреть на дождь. А сейчас дождь вызывал у него только тоску и глухое раздражение.
