Гимназии, храмы, посты – все это, конечно же, хорошо, но гораздо важнее, что с сердцем человека происходит. Там жизнь настоящая, и там совершается встреча человека с Богом.

Как-то раз разговариваем с Георгием по телефону, о чем-то спорим, горячимся, а поскольку оба грузины, никто уступать не собирается. И когда уже разошлись не на шутку, неожиданно мой друг говорит: «Что-то мы совсем уже того, ругаться начали! А ведь пост идет, и вообще, неправильно это – ругаться! Ты прости меня, брат, хорошо?» Растрогал меня этим своим «прости» прямо до слез. Брат во Христе.

Ее звали Татьяна, и она была моей первой учительницей. Мы встретились в эту субботу на вечерне в родном Покровском соборе. Когда я ее увидел, сразу стало хорошо на сердце. И не потому, что встретились в храме, хотя и это важно, а просто я всегда рад ее видеть. Просто она моя первая учительница и всегда улыбается при встрече. Уже больше тридцати лет прошло, как она меня учила сидеть за партой, а глаза у нее все такие же добрые.

Она всегда спрашивает, когда я женюсь, а я спрашиваю, как здоровье ее мужа, доброго и улыбчивого Сергея, которого тридцать лет назад мы звали дядя Сережа. Когда он за ней ухаживал и украдкой приходил к нам на уроки, чтобы, стесняясь, дарить ей цветы, мы, мальчишки, ее ревновали, а девчонки говорили, что мы полные дураки и ничего в жизни не понимаем. Но мы очень даже хорошо все понимали, хотя виду не показывали.

Татьяна Николаевна была нашей самой первой в жизни учительницей, а мы были ее первым в жизни классом. Она пришла к нам сразу после института, и это была наша большая первая любовь, которая поразила в самое сердце и осталась на всю жизнь. А любовь на троих не делится. И за нее надо бороться. А попробуй поборись, когда он вон какой, большой и сильный, и еще с усами. И самое главное, она его любит. Мы видели, что, когда он приходил, она очень радовалась, хотя и не подавала виду, а, наоборот, делала строгие глаза и указывала на дверь. И он покорно ждал ее в коридоре. А потом они уходили, улыбаясь и взявшись за руки. А мы шли играть в футбол на школьном дворе.

Когда он сделал ей предложение, мы все очень обрадовались и поздравляли ее. Девчонки даже открытки нарисовали с какими-то слезливыми стишками: сю-сю-сю, си-си-си… А мы ничего не подарили, но всем своим видом дали жениху понять: если что, пощады не будет, отомстим. Но он ее носил буквально на руках, и нам оставалось только завидовать.

Когда она ходила беременной, с большим круглым животом, в клетчатом сарафане, девчонки сказали нам, что теперь все, нервировать ее нельзя – иначе ребенок родится нервным, и тогда нам не поздоровится. Дядя Сережа нам так накостыляет, что мало не покажется. И нужно всю домашку хорошо делать и на уроках себя тихо вести. Вот спрашивается, мы что, глупее вас, чтобы такие простые вещи не понимать? Но это же девочки. Пока хорошенько им не накостыляешь, ни за что не отстанут. Главное, к ней же потом и бегут жаловаться. Ну что с них взять? Одним словом, девочки.

А сейчас мы встретились в храме. Татьяна Николаевна пришла сюда не просто так, на фрески поглазеть и свечку поставить, а по серьезному делу: она собиралась первый раз в жизни исповедоваться. Всякий, кто исповедовался, знает, как это непросто в первый раз. Она очень волновалась и все время боялась сделать что-то не так. Даже сумку боялась поставить на пол, а вдруг помешает? «Не помешает!» – заверил я Татьяну Николаевну и поставил сумку рядом с собой. Она спрашивала меня о разном, и то, что она спрашивала, касалось самых важных в жизни человека вещей. Наверное, впервые в жизни я мог чем-то помочь своей первой учительнице. Это было удивительно и чудесно: учишь ты кого-то, учишь, бьешься над ним, ночей не спишь, вдалбливаешь что-то в его непослушную головушку, и вот проходит каких-то лет тридцать с небольшим, и уже он тебе объясняет хорошее и нужное, а ты слушаешь, боясь пропустить хоть одно слово. И пусть ты немного смущаешься, все равно ему веришь, потому что знаешь его как облупленного еще с тех самых пор, когда он пешком под стол ходил. Дивны дела Твои, Господи!

Хотя исповедь назначена на утро, служивший отец Далмат, узнав, что ей предстоит сидеть с маленьким внуком, сразу же согласился принять ее прямо после службы.

Принял бы раньше, но из священников он был в храме один, и это оказалось для Татьяны Николаевны благом. Будь здесь еще один батюшка, она бы быстро исповедалась и убежала. А так, неожиданно для себя, моя первая учительница отстояла первую в своей жизни вечерню. Подошла на помазание. И, может быть, первый раз в жизни спокойно помолилась. Она была покорной и смиренной. Видя ее терпение, отец Далмат допустил ее к первому в жизни причастию, а это уже серьезно. Потому что когда Христос соединяется с человеком в Страшном и Великом Таинстве, человек преображается. Тем более такой, который уже сейчас находит в своем сердце место не только для любимого внука, но и для Бога.

Светлым воскресеньем, в день святой великомученицы Параскевы, называемой Пятницей, мы с первой учительницей причастились. Когда я увидел ее счастливые глаза, просто поклонился и ничего не сказал. Теперь ей было с Кем поговорить, на Кого переложить все свои радости и заботы. Мне, впрочем, тоже.

Свой первый нательный крестик я нашел у бабушки в коробке для пуговиц, когда еще не был крещен. Он был простой, самодельный, без всяких украшений, выпилен из расплющенного гвоздя. Крестик с первого взгляда мне понравился, я его сразу надел и решил, что никогда не сниму. Потому что, как только надел, стало так покойно и радостно, что словами не передать.

Хотя я был и некрещеный, но молитвы из старенького катехизиса читал каждое утро, а потом вообще купил маленькие календарики с иконами и сделал из них складень.

Когда мой дядя-ученый, занимавшийся изучением тяжелых металлов в каком-то большом институте, увидел на мне крест, он начал смеяться: «О, да у тебя крест поповский! А знаешь ли ты, ослиная твоя голова, что поклоняешься орудию пытки? Это в наше-то время верить в церковные сказки!» Дядя был интеллигентом старой советской закалки, сам сделал аппарат для производства живой и мертвой воды, обливался по Иванову, увлекался голоданием и уринотерапией. Я с ужасом его слушал и был готов разреветься от обиды. Он – известный ученый, а я глупый мальчик, который считает крестик на груди своим самым дорогим сокровищем и не знает, что ответить… Но в эту секунду всем своим существом, до самой последней косточки, я вдруг ясно понял, что нет ничего прекраснее на свете, чем быть христианином. Спасибо дяде!

А спустя много лет он бросил институт и тяжелые металлы, уехал в деревню, построил дом, занялся хозяйством, крестился в ближайшем монастыре с именем Рафаил и умер глубоко верующим человеком.

Будущий духовник Пафнутьева Боровского монастыря схиархимандрит Власий (Перегонцев) родился, когда его матери было пятьдесят шесть лет. Она родила семерых, но все они, не дожив до года, умерли. Восьмой была девочка, которая их пережила. И думали, что все уже обойдется, но не обошлось. Когда малышке исполнилось два года, бабки взяли ее на улицу, где она играла, там паслась лошадь. Девочка подошла к ней. Лошадь ее лягнула по головке…

Он родился в подполе, куда его мать полезла за картошкой. Она думала картошки набрать, а раз – и родился сынок. Вся его жизнь прошла в подполье: большую часть долгой монашеской жизни его гнали и преследовали за веру. И дома он был нелюбимым ребенком. После того как отец умер, мать снова вышла замуж, отчим пасынка люто невзлюбил, называя «попенком» и «монашком». Ведь до четвертого класса его воспитывала бабушка-монахиня.