Друст вошел в хижину. Уже довольно давно он чуть пригибался в низком проеме, но не обращал внимания на эти пустяки.

– Наставник, – обратился он к Коллу, – а сколько лет прошло?

Свинопас пожал плечами:

– Дюжина или меньше… я не считал. Нет, точно, меньше. Но лет десять-то точно.

Друст вышел на берег озера. Здесь он впервые начал петь, здесь за эти годы он несчетное множество раз музыкой радовал собравшихся сидхи, лесных, подводных и прочих существ.

Сейчас юноша хотел, чтобы черная вода ответила на один-единственный его вопрос.

Привычно легкая мелодия – и вода застывает зеркалом.

Сын Ирба наклоняется, всматриваясь в свое отражение.

Высокий, поджарый, загорелый до смуглоты. Грива ни разу не подровненных волос выбелена солнцем. И уже давно не мальчик. В худощавом лице не осталось и следа детской мягкости.

И над черным зеркалом озера Друст невольно задает себе вопрос. Вопрос, на который ответа не знает он сам, а значит – не знает ни один человек, сидхи или прочая нелюдь:

– Кто я?

Кто я? Помощник свинопаса? Арфист, ученик древнего сидхи? Недоучившийся мечник и лучник?

Сын отца, которого я почти не помню и за которого едва ли сумею отомстить… даже трижды чародей не может покарать море. А все мои чародейные умения исчезнут, едва я вернусь в мир людей.

Племянник Марха, лицо которого мне не вспомнить. Меня называют сыном бренина… сыном одного, учеником другого, третьего… но это всё не я, это всё они.

Что же такое – я сам? Не сын, не ученик, не в отсветах их славы и мудрости, а сам по себе?

В этом лесу я могу найти любого – птицу, зверя, лесного духа, сидхи, ХенВенку нашу. Песней я любого призову к себе – или сам выйду к нему по песни, как по тропе.

Как мне найти здесь Друста?

Юноша сделал то единственное, чем владел в совершенстве: взял арфу и заиграл.

Кто сказал, что найти себя – труднее, чем заблудившуюся свинью?

Надо просто мыслью искать правильный путь… привычное дело.

…Видения обрушились внезапно.

Огромные тучи, пронизанные молниями. Исполинские горы, в недрах которых ярится огонь.

Нет, не тучи и не горы. В зримом облике они представали свиньями, как Хен Вен. Но каждая из этих туч-гор была сгустком магии, туго свитым клубком чародейства, бешеным могуществом, подвластным лишь бренину Аннуина.

Юноша. Чем-то похож на того Друста, что отражался в черной глади лесного озера.

Он и священное стадо. Они – одно целое.

Потом происходит что-то (сын Ирба не разобрал, что именно) – и словно ураганом гонит тучи-свиней прочь, и им не сладить с этой силой, несмотря на всю свою ярость и могущество. Только одна вырывается и мчит прочь. Будто молния с небес на землю.

Хен Вен?

И еще одно видение: тот юноша, что так похож на Друста. Был похож. Он мертв.

Друст вернулся к хижине Колла – непривычно серьезный. Повзрослевший за один день.

– Наставник, – негромко проговорил он, – можно я спрошу?

Колл кивнул. Притюхала Хен Вен (откуда взялась так быстро?), изрекла свое «Хър», улеглась рядом.

– Наставник, у меня был брат?

– Нет, – удивился Колл.

– Но я видел. Он владел священным стадом. И мы с ним так похожи…

– Придери, – вздохнул Колл. – Он был не братом тебе. Дядей. Сын Рианнон.

– Его убийца угнал священное стадо? Только Хен Вен смогла бежать?

Колл молча наклонил голову. Хен хрюкнула – как вздохнула.

Эрл-свинопас ожидал вопроса, кто убил Придери, но Друст спросил иначе:

– Где стадо Аннуина сейчас?

– В Гвинедде. Точнее, у властителя Гвинедда.

– Это и есть вор и убийца?

Колл помедлил с ответом, предчувствуя, чем обернется даже простой кивок сейчас. Но ответила Хен Вен. И столько было ярости в ее «Хъррърърх!», что изумились и свинопас, и Друст: трудно предположить, что милейшая свинья способна на такую ненависть.

– Наставник, расскажи мне о священном стаде, – попросил Друст, привычно устраивая арфу на колене и собираясь музыкой вторить речам эрла-свинопаса.

– О стаде… – вздохнул тот. – Что ж, слушай.

Колл говорил, Друст наигрывал, слушая и не слыша наставника. Перед глазами юноши проходил ряд видений, одни были ясными, другие смутными. Словно отчетливый сон. Словно собственные воспоминания.

…Сгустки магии. Чародейная сила, могущая равно стать источником бедствий или обернуться гармонией и чудом. Эту силу укрощают первые, кто ступил на земли Прайдена, – Ху Кадарн, которого еще называют Великий Пес, и пришедшие с ним. Никакие предания не сохранили столь древних имен. Дикое волшебство покоряется власти и обретает нынешний облик – исполинских свиней.

Для них ли был очерчен круг – или ими? – но пределы их могущества и стали Аннуином. Миром священного стада.

…Воспоминания Колла мелькают, как обрывки сна, и следующая ясная картина – Придери. Сын Рианнон и смертного. Его двор в Кимре, в мире людей – потому что Придери был человеческим королем Аннуина. Священное стадо – при нем. И свинопас.

…Друст видел молодого Колла, притворяющегося нескладным крестьянским парнем, скрывающего силу за неказистостью, как свиньи прячут магическое могущество за уродливым обликом.

…Вспышка. Словно десяток радуг спустился с небес, завертелся и закружился. Нет ничего прекраснее этого, и ради него отдашь что угодно, потому что блеск манит, влечет, восхищает.

Таково было колдовство Гвидиона. Колдовство мира людей – поманившее человеческой роскошью. Колдовство, на миг затмившее глаза всем, – потому что в мире людей даже нелюдь невольно тянется к человеческому. И Гвидиону хватило этого мига ослепления, мига, когда Придери и его эрлы зажглись алчностью. Это был только миг. Но иногда и мгновенная слабость бывает смертельна. Гвидиону хватило этого ничтожно краткого времени, чтобы увести священное стадо.

– Ну а как Хен Вен бежала от него – ты, кажется, знаешь.

Человеческие чувства – оружие обоюдоострое. Именно они и стали причиной беды. Но они и спасли Хен.

Я любил ее… в мире людей это было привязанностью свинопаса к зверюге, опасной для всех, но послушной ему. А в нашем мире… она стала первой из стада, кто принял облик, похожий на человеческий.

Мы были и любовниками, но нас связывало то, что сильнее любой страсти: мы привыкли поддерживать друг друга – и в простом, и в страшном.

Она вырвалась из сетей колдовства Гвидиона прежде, чем любой из нас очнулся от морока. И – в первый миг она не нашла ни меня, ни Придери. А в следующий было уже поздно.

Меж Дифедом и Гвинеддом, меж Аннуином и Прайденом – она оказалась одна, в бездорожье, в мороках магии – могущественная, но смятенная в мутной мгле межмирья.

…Я не помню, как я искал ее. Ощупью, как слепой. Я не понял тогда, что случилось со стадом, я знал только одно: моя Хен одна, потерянная, заблудившаяся. И я должен найти ее. Я кричал, я звал – сквозь миры, сквозь мрак и морок, сквозь хитроумное колдовство и дикую магию…

И нашел ее. Единственную из стада.

– Похитив стадо, Гвидиону нетрудно было убить Придери, – продолжал Колл. – Они оба, хотя звались властителями Гвинедда и Дифеда, не были людьми. Они бились магией… вернее, Придери – пытался биться. Его смерть была быстрой.

Друст накрыл струны ладонью, заставив их замолчать. Спросил:

– А потом?

– Потом новым королем Аннуина стал Марх.

«Марх». При этом имени позабытое всколыхнулось в душе Друста так отчетливо, будто было вчера.

Тот, кто спас его из волн, поглотивших отца. Рыжекудрый и спокойный… будто неяркий огонь обхватных поленьев – света от него немного, но идет жар, способный и накормить, и согреть, и греть хоть всю зимнюю ночь напролет.