— Забудь это, — решительно потребовал Зак, прижимая ее к груди, — Все в прошлом.

Долгие объятия были лучше слов. Впервые Грета начала понимать, что перед ней стоит мужчина. Сумевший втельмяшить свои убеждения целой банде головорезов, идущий к цели несмотря ни на что. Она гордилась им, когда решил уйти из Змей. Но теперь, когда он смог их перенаправить, а главное, смог простить ей то, что обычно не прощают… Это была не просто гордость. А распирающее грудь счастье. И даже — самую капельку — отголосок благодарности погибшему супругу, что сумел сделать из мальчика взрослого и ответственного человека. Она бы никогда не призналась в этом. Но была благодарна.

Зак едва смог отделаться от навязчивых вопросов и отправить Грету домой. Она все норовила выведать, какие еще секреты он таит, но сославшись на поздний час, Грант все-таки уговорил ее уехать вместе со всеми документами, включая доверенность и тайком подсунутую записку. Звонко расцеловав его в обе щеки и заставляя морщиться, она вышла из поместья, так до конца и не веря, что вся грязь с их фамилии начинает откалываться, словно пересушенная жарой.

С облегчением выдохнув ей вслед, Зак развалился в кресле и открыл верхний ящик стола. Наконец-то один. Полдня ему не давали побыть наедине с собой и с ней. В руках аккуратным почерком подписанный конверт с бережно, ровненько наклеенными марками. Улыбка касается губ — всегда такая осторожность, и он чувствовал, как его девочка боялась, что почта перепутает направления. Взяв из ящика нож для писем, быстро расправился с бумагой и раскрыл испещренный маленькими буковками листок — в первый раз было ужасно непривычно, но теперь уже знал, что Бекки всегда рисует завитушку над «m» и с маниакальностью относится к запятым.

… Возможно, мои каракули кажутся тебе сумбурными, но я пишу по несколько строк каждый день, так что не удивляйся. Рада, что бабуля тебя не прогнала с порога и даже напоила чаем — хотя мне написала, что вы болтали с папой о чем-то своем и игнорировали ее рассказ о ярмарке. Но не обращай внимания, ей только дай повод обидеться. Иногда мне кажется, что я все еще в Клифтоне, но каждое утро убеждаюсь в обратном…

…У меня все хорошо. Правда. Теперь уже без преувеличения. Пока привыкала, сам знаешь — трудно. Но теперь мы отсняли уже десять серий шоу, и скоро оно появится на экранах. Представляешь?! Я окажусь в телевизоре! С ума сойти. До сих пор кажется сном. Надеюсь, ты будешь смотреть первый выпуск, он уже в этот четверг (ох, боюсь, что твой ответ точно не успеет дойти). А еще у всей труппы будет большой пятничный концерт в «Виват холле» в честь премьеры. Будем петь вживую для публики, а не открывать рот на камеру, а потом записывать звук. Ты не представляешь, как я по этому скучала. По клубу. И по тебе.

Не знаю, сколько еще раз это напишу, но больше всего мне не хватает тебя. Первую неделю хотелось просто выйти в окно от отчаяния, но ко всему привыкаешь. Даже к холоду. Понятия не имею, почему без тебя так холодно. И… у меня плохие новости. Да, этот контракт закончится в сентябре. Но мне уже поступило предложение от Баттона продлить его до Рождества, если шоу наберет популярность. И я в смятении. Пока не сказала ему ничего, потому что жду ответа от тебя. Я знаю, что так долго не смогу. Ты обещал приехать после оформления всех бумаг (не знаю, может, оно уже прошло?) и я дождусь, чтобы обсудить все лично. Не хочу решать без тебя.

Мне нравится Чикаго. Такой ритм жизни, что некогда копаться в себе. Но если остановиться, то сразу чувствуется одиночество. И его не заполнит никакая соседка и никакая публика. Даже музыка. И я жду продолжения той зарисовки, что ты прислал в прошлый раз — мне безумно понравилось, это совсем не так плохо, как ты думаешь. Не Диккенс, конечно, но я поражена и очень увлечена, надеюсь, ты обязательно продолжишь этот рассказ.

Люблю и скучаю каждый день. Твоя Бекки.

Глубокий вдох, и от листка чудится волшебный аромат: печеные яблоки, корица, карамель. Знает, что это лишь мираж, и его девочка-радуга не имеет привычки выливать духи на конверты, но воображение уже разыгралось. Он не мог дождаться, когда увидит ее хотя бы крохотной черно-белой фигуркой на выпуклом экране и услышит голос. Горло зажгло, как будто серной кислоты налили. Хватается за сигареты в стремлении в очередной раз использовать никотин, чтобы не свихнуться. И в последний момент засовывает портсигар в карман пиджака, оставляя в руке только металлическую зажигалку с гравировкой. Щёлкает. Раз. Другой. Звук звонко рассыпается в тишине кабинета, стучит в висках.

Письмо бережно сложено вчетверо и отправлено вслед за сигаретами. Встав с кресла, Заккари обходит стол, скептично осматривая с детства знакомые скучные коричневые стены. Мир без цвета. Серый, блеклый. Без искр в зеленых глазах его маленькой звездочки — так и вовсе никакой. Чужой. Ненужный. Противный до тошноты, скрутившей живот спазмом. Он не хотел закапывать себя в эту яму, никогда не хотел, всю жизнь пытался бороться — через боль, через собственное «не могу». Вот чего не мог точно, так это терпеть сейчас ноющую пустоту под ребрами. Холод вдоль позвоночника. О да, он понимал, о чем пишет Бекки, потому что самого ломало также. Вот уже целый месяц твердил себе «Так лучше для нее», а сам сдерживал порывы немедленно забрать ее домой. И самое смешное — знал, что достаточно одной строчки в очередном письме, и его девочка бросит все, вернется. Но не мог с ней так поступить. А вот с собой, своим прошлым, был волен поступать так, как велит обливающееся кровью сердце. Единственно верным образом.

Он шел в свою комнату, словно в тумане. Невидящим взглядом смотрел вокруг, мельком подмечая детали. Какие-то отвратительные картины на стенах, выцветшая мазня. Потрескавшийся от времени мраморный пол и плотно занавешенные окна — мелькнула глупая мысль о клетке с попугаем, которую накрыли тканью. Полумрак, бегущее вдоль коридора эхо от гулких шагов и витающие в затхлом воздухе пустых комнат призраки поколений Грантов…

В найденный под кроватью с помощью света зажигалки чемодан отправились несколько рубашек и брюк, зубная щетка и одеколон. После недолгих сомнений отодвинул шкаф, открывая нишу за ним — сооруженный в пятнадцать лет тайник. И если обычно мальчишки хранят там записки от одноклассниц или портреты красавиц из журналов, то Заккари наполнил свой книгами. Фицджеральд и Дефо, Брэм Стокер и, конечно же, Диккенс. Украденные из школьной библиотеки, ведь отец никогда бы не дал денег на подобную чушь. Выбрав несколько самых любимых и самых затертых томов, отправляет их в чемодан — а больше и добавить нечего. Ничего не держит. Застегнув пиджак, Зак с легкой усмешкой надел на голову фетровую шляпу, скрывая лицо за полями. Сегодня не повредит.

Все произошло быстро, движения четкие, без малейших сомнений. Он знает, чего хочет его душа. Выгнать кадиллак из гаража, метров на сто от дома. Закинуть на сиденье багаж и подхватить давно ждущую своего часа канистру с бензином. Вернувшись в поместье, он первым делом метнулся в кабинет. Вонючая жижа полилась щедрым потоком на стол Большого Змея и шкафы. Дорожкой в холл, распространяя резкий запах. Гул в ушах не дает думать, но это уже и не нужно — все давно пережевано, переварено и выплюнуто. Как этот чертов дом, стоящий на окраине города холодной каменной могильной плитой. Слишком много призраков. Слишком много боли впитали стены. Слишком ненавидит все, что это место собой олицетворяет. Мстительно выплескивает последние капли на герб своего проклятого семейства, выгравированный на входной двери. Металл не загорится, но это уже неважно.

Капли пота застилают глаза, щиплют. Раздраженно стирает их и смотрит внутрь дома в последний раз. Хочется, чтобы он просто провалился в ад, где ему самое место. Но придется сделать проще. Щелчок зажигалкой, и она летит на блестящий бензином пол.

***

Алое марево поднималось все выше, трещало, пуская в ночной воздух столбы черного дыма. Удушливого, едкого. Так горят все воспоминания. О каждом порезе, о каждом ударе, о каждой точно также сожженной книге под рыдания ребенка. Отпускало. Наконец-то. Отпускало. Кончики пальцев расслаблялись, а дыхание выравнивалось.