Заккари открывал и закрывал рот, не находя слов — а после их уже и некому было сказать. Ожидал чего угодно, но только не того, что она просто-напросто уйдет. А может, и правильно? Может, это единственно верное решение для всех? Чтобы никому больше не было больно…

— Уходи. Умница. Беги нахер отсюда, — пробормотал Зак вслед стремительно удаляющейся фигурке в коричневом платье, — Ни к чему тебе все это дерьмо. И я тоже.

Поморщившись, он только сейчас заметил давно принесенную бутыль виски. Одним четким движением откупорил ее, пытаясь всячески игнорировать, как сердце ломится в ребра и словно хочет подпрыгнуть к горлу, задушив его. Яд. Его личный, почти забытый в последние недели. Он окутывал в свой плен каждую клетку тела, преобразуя ее в совершенно обратное состояние. Игнорирует бокал, и пять обжигающих рот глотков алкоголя огнем опускаются в сжатый спазмом желудок. Тошнит. От себя самого.

Как же он себя ненавидит.

Знал же, что ничего не выйдет. И все равно позволил этой девчонке растоптать себя. На глаза попадается злополучный браслет, и сцапав его со стола, Зак сжимает драгоценный металл до хруста суставов пальцев. Не отрезвляет. Еще глоток. Зажмуривается, понимая, что больше зверя не удастся сдержать на цепи, потому что ее обрубок в его руке.

— Твою мать!

Нервы рассыпаются в пыль, и больше ничего не способно остановить его. Наполовину пустая бутылка летит в стену, вдребезги разлетаясь на тёмные осколки. По залу проносится лёгкий ропот возмущенных гостей. Не слышит. Даже звона стекла не слышал, только грохочущий пульс и затопивший все его существо яд проснувшегося Аспида. Тьма вокруг, забытое, давящее ощущение. Больше некому развеять ее. Некому разогнать тучи своим светом. Один.

Только он и его безумие.

Красный кадиллак мчал по тёмным улицам, освещая фарами сгущающиеся сумерки. Водителю было плевать на дорожные знаки: он вжимал педаль газа так сильно, что ногу неприятно сводило судорогой. Небрежно прокручивая руль одной рукой, в другой держал очередную сигарету, то и дело прикладываясь к ней за новой глубокой затяжкой, не приносящей никакого расслабления сжатым мышцам. Шины протестующе взвизгнули на очередном повороте, только звук не пробивался через заложенные ветром уши.

Заккари умел избавляться от боли: жизнь научила. Физическую он вообще не воспринимал, как препятствие. Но что делать с той дырой посреди груди, которая засасывала в свою черную бездну, понятия не имел. Раньше жизнь казалась Гранту сплошным дерьмом из крови, грязи и лжи. Но только теперь он мог утверждать наверняка: тьма — это отсутствие света. Когда ты увидел лучшую жизнь, узнал, какое на вкус настоящее счастье (почему-то у него был аромат печеных яблок), а потом лишился этого за минуту, щелчком пальцев. По собственной глупости, повинуясь издевательской ухмылке судьбы. И самое мерзкое, от чего нестерпимо жгло внутри: понимание, что так и должно быть, что все случилось именно так, как нужно. Бекки Чейз пронеслась по его жизни, как яркая комета по ночному небу, исчезнув со стуком каблучков в свой правильный, лучший мир. Все верно. Все логично. Все… настолько паршиво, что сдержать себя, отодвинуть тупую, тянущую боль на задворки сознания не получалось.

Злость кипела в венах, как расплавленная сталь. Сердце словно замерло, застыло, покрывшись ледяной коркой. Зубы сцеплены до скрипа, а черные глаза всматриваются в дорогу невидящим взглядом. Все, что осталось в голове — «Не подходи ко мне больше, Зак Грант. Никогда». Фраза звенела её слезами и отдавала горьким привкусом во рту, который он снова перебивал сигаретами. Почему позволил этому произойти, почему просто дал ей уйти, почему не догнал и не сказал так громко, чтобы глупая девчонка услышала, что она для него значит?!

Ответов не было: лишь гул двигателя и ветер в лицо. И опалившая пальцы истлевшая сигарета.

Как бы Зак себя не чувствовал, как бы ему не хотелось просто пойти и напиться до состояния овоща, долг звал настойчивей. Нельзя было тянуть, давая ублюдкам из мастерской шанс сбежать. И если мать все сделала, как он просил, то сегодня оба этих механика должны были задержаться за ремонтом одной из машин после закрытия. Тьма внутри, разбуженная после долгой спячки, медленно поднимала свою змеиную голову. Не было больше возможности просто сбежать в крохотный прокуренный клуб и полюбоваться веселой девушкой на сцене, чтобы боль в груди унялась. Не было больше шанса коснуться карамельных губ, вытягивающих из души всю ярость, как яд из загнившей раны. Не было нежного голоса, который действовал на Аспида, как на змею мелодия из дудочки заклинателя. Свободен. Одинок. И готов выплеснуть все, что бушует пламенем внутри.

У двери в мастерскую горел фонарь, что говорило: Грета все сделала, как просил сын. Не задавая вопросов и не пытаясь понять ничего. Она всё-таки была когда-то замужем за Зетом и привыкла не вмешиваться не в свое дело. Зак не спешил, хоть ночь уже приближалась, грозя тем, что он опоздает. Возможно, какая-то часть его души хотела опоздать. Отсрочить неизбежное. А вот другая, та, что сегодня проснулась и жаждала крови — не важно, чьей — тихо ликовала в предвкушении.

Он спокойно достал из-под водительского сиденья черные перчатки из тончайшей кожи, натянул их на ледяные пальцы. Движения четкие, отработанные. Предельное спокойствие и сосредоточенность, а все лишние эмоции одна за одной погружаются в плотный светонепроницаемый ящик. Не стал заморачиваться с кобурой и просто сунул револьвер за пояс брюк, прикрыв темно-серым пиджаком. Вот и вся немудреная подготовка. Джаг привык обходиться подручными материалами, а не таскать с собой арсенал.

Зайдя в мастерскую неслышной тенью, он тихо притворил за собой дверь и задвинул железный засов. В гараже звучали два мужских голоса и звенели инструменты, но проверить все-ж таки не мешало, и Грант вышел под тусклый свет старых ламп:

— Добрый вечер.

Два механика, один совсем молодой худощавый парень, а второй — крепкий темноволосый мужчина где-то за тридцать — резко обернулись на неожиданного посетителя. С явным сомнением окинув взглядом добротный костюм и чем-то знакомое лицо, мастер постарше поднялся с колен, прекратив осмотр приподнятой на домкрате Шевроле.

— Добрый. Простите, мы уже закрыты. Приходите завтра, сэр, — произнес он, отряхивая свой серый рабочий комбинезон от пыли.

— Я знаю. Мне не нужны ваши услуги, — чуть усмехнулся Зак, и от него не укрылось, как очевидно занервничал второй парнишка, засовывая руки в карманы, — Том Миллиган и Фред Патерс, все верно?

Механик вздрогнул, видимо, понемногу осознавая, что происходит. Бросил откровенно испуганный взгляд на своего подмастерье, которого начало потряхивать, и начал медленно пятиться назад, в явном намерении спрятаться за машину. Большего доказательства Гранту и не было нужно: повисший в воздухе аромат паники просачивался в легкие, узнаваемый моментально.

— А какое вам дело до наших имен? — пискнул парнишка, окончательно стирая все сомнения, и его напарник попытался, пользуясь моментом, рвануть за Шевроле. Но не успел. Давно готовый к такому исходу событий, Зак выхватил револьвер из-за пояса и без тени колебания, почти не целясь, одним точным выстрелом прострелил неудачливому беглецу колено. Запах пороха и крови смешался с отчаянным воплем мужчины.

— Чёрт! — он рухнул на пол, изрыгая проклятия и пытаясь зажать руками рану, пока его молодой помощник в ужасе отшатнулся к стене, ударяясь о полки с инструментами, с оглушительным грохотом попадавшими на грязный бетон, — Сукин сын!

— Ошибочка, ублюдок: сын Большого Змея, — с удовлетворенной первым результатом улыбочкой, Заккари приблизился к дергающемуся и шипяшему от боли мужчине, не убирая револьвер, — Вы сунули свои носы в слишком вонючее болото, идиоты. Ты, — повернул он голову к белому, как полотно, парнишке, — Свяжи своего приятеля, да покрепче. Если мне не понравится, как ты это сделаешь — твоя коленная чашечка тоже получит дырку, — для достоверности угрозы махнув стволом, он выжидающе поднял бровь.