— Марфа, ты знаешь такие подробности…
— Так Павел Александрович сам нам сказал об этом. Что беспокоиться не о чем. Что если он не вернется, Дмитрий Александрович усадьбу не продаст, ее Александр Дмитриевич унаследует.
— Он о таком говорил слугам? — удивилась Анна.
— Говорил. Всех нас тогда собрал и объявил об этом. Мы ему в ответ, что, мол, о таком лучше и не думать. А он сказал, что о таком как раз нужно думать. Поскольку это касается не только его самого и его родственников, но и людей, которые ему верой и правдой служили.
— Он во всех своих поместьях известил слуг об этом?
— Не думаю. В том имении, где он вырос, и в другом, что рядом с поместьем Дмитрия Александровича в Лифляндии, слуг в основном управляющие нанимали, так как туда Его Сиятельство ездит редко. А если и едет, то берет Демьяна и Трофима. А в нашу усадьбу он отбирал людей очень тщательно, как в свой дом в Петербурге. Причем сам судил о человеке, а не на чужое мнение полагался…
— Ты о том, что, мне как-то сказали, там у каждого своя история?
— Ну не у каждого, но у многих. Матвея, к примеру, один граф выгнал, обвинил его в том, что он деньги украл.
— Так что ж он его в полицию не сдал, если тот кражу совершил? — спросила жена начальника Затонского сыска.
— Так Матвей не крал ничего. Он честнейший человек, оговорил его барин. Он и сам не был уверен, что это дворецкий. Но кого-нибудь надо было обвинить… Его Сиятельству про него Демьян сказал, что тот новое место ищет, только не берут его никуда — слухи-то о том, что он нечист на руку, уже поползли. Павел Александрович сказал, что ему на слухи плевать с высокой колокольни, к тому же он уверен, что дворецкий ничего не воровал. Он предполагает, кто украл деньги — один из сыновей графа, который завел новую содержанку-мотовку. Вот только графу проще в воровстве обвинить слугу, чем признать, что его собственный сын — вор. А Матвею сказал, что верит ему, что у графа он ничего не крал, но ежели в его доме что-то пропадет, то он будет первым на подозрении. Матвей чуть князю ноги целовать не бросился, что он на службу его взял.
А недели через две посмел спросить Его Сиятельство, не нужен ли тому повар отменный. Он знает одного, у того тоже на службе не все ладно. Хозяин его мнительный очень, в последнее время вообразил, что повар на его жену стал заглядываться да еще и отравить его задумал. Вот он и хотел на новое место поступить, пока барин сам чего негожего не съел и ему отравление не приписал. Павел Александрович решил, что повар ему подходит, мол, жены у него нет, чтоб на нее засматриваться, сам он ничего испорченного есть не собирается, скорее повара заставит это съесть — силой. Так и сказал Харитону, что если он приготовит что-то непотребное, то будет стоять над ним с револьвером, пока тот все до последней крошки не съест.
— Суров у вас хозяин, — усмехнулась Анна.
— Не то что бы суров, но порядок любит, чтоб все делалось ладом, а не как у некоторых бывает через пень колоду. Постращал он, конечно, а как без этого, коли новый человек в дом приходит? Зато у нас в господском доме такой порядок, что другим и не снилось. А уж еда на столе у князя, говорят, получше, чем в иных столичных ресторанах. Да и у нас не как в других домах, где слуг или отбросами кормят, или тем, что негоже уже. Заморских явств, понятно, нет, простая еда, но свежая… Однако и нам удавалось попробовать то, что никогда бы слугам не позволили. Не раз бывало, что Его Сиятельству приходилось спешно уезжать, а для него что-то или уже сготовлено или еще на огне было… Тогда Павел Александрович говорил, чтоб его кушания между слугами разделили. И никогда Харитон и Матвей своим положением не злоупотребляли, как некоторые старшие слуги у других господ. Так что я раньше и рыбу фаршированную пробовала, и мясо с каким-то мудреным соусом, и тарталетки, и пирожные…
— А мне в поезде говорила, как можно еду с барского стола есть, — улыбнувшись, покачала головой новая хозяйка Марфы.
— Так я с барского стола и не ела, блюда на стол во флигеле ставились, — также с улыбкой ответила горничная.
— Я смотрю, ты, Марфа за словом в карман не полезешь…
— Это правда, и Его Сиятельство так говорит…
— Ты как с платьями моими закончишь, только пыль протри. Нам ведь в город надо.
— Да, в городе дел много — за продуктами на рынок, за самоваром в лавку…
— Я пойду почитаю книгу, что мне дал Павел Александрович.
Анна решила начать с “Эммы” Джейн Остен. С первых страниц роман увлек ее. Вот почему Павел назвал ее Эммой — потому что она как и та английская барышня пыталась, если так выразиться, сводничать… Только между ней и Эммой была разница, она в отличии от героини романа не только пыталась уговорить знакомых составить партию, которая, по ее мнению, могла быть удачной, но и сама нашла свою судьбу. Интересно, к концу романа Эмме все же повстречается молодой человек, который сможет завоевать ее сердце? Но Анна не успела прочесть и двух следующих глав, как пришла Марфа.
— Ваша Милость, с Вашими нарядами я управилась. Вы приказали пыль протереть. Прикажете подождать, когда Вы чтение закончите? Или разрешите при Вас?
— При мне. У нас не так много пыли, чтоб я расчихалась, если ты этого опасаешься.
Марфа прошлась метелочкой по мебели и остановилась у пианино с портретами.
— Это тот праздник, что Вы говорили, Ваша Милость, когда Вы с Яковом Дмитриевичем семейную жизнь начинали? — спросила она про фотографию четы Штольман, на которой Анна Викторовна была в платье с жемчугом. — Вы такая замечательная пара, так бы и любовался на вас…
— Да, это снимок с того праздника. Мне он самой очень нравится. Такой Яков собирается Павлу Александровичу послать.
— Его Сиятельству будет приятно. Поставит его у себя в покоях.
Анна подумала, вот еще один пример, как хорошо Марфа знает князя — сразу поняла, где будет стоять карточка — не в его кабинете, а личных комнатах.
— Смотрю я на Дмитрия Александровича, на матушку Якова Дмитриевича, на него самого, — сказала Марфа, смахивая пыль с другого портрета, — какая семья могла бы быть счастливая — жили бы в любви и согласии, деток еще нарожали. Если б не отец Дмитрия Александровича со своим сквалыжничеством… Дмитрий Александрович смог себя отцом проявить, только когда Сашенька появился. Матушка Якова Дмитриевича, поди, от разбитого сердца умерла, что ее с любимым разлучили да за нелюбимого выдали. А Яков Дмитриевич после сиротой вырос… Вы извините мое любопытство, Анна Викторовна, а портрета родителей Якова Дмитриевича нет? Я имею в виду матушки его и Штольмана? Хоть бы посмотреть, что за человек был тот, кто все же ему свое имя дал…
— Марфа, у Якова даже с матушкиного портрета не было, пока ему Саша не отдал тот, что у Дмитрия Александровича нашел. Павел Александрович говорил, что Штольман был высоким статным мужчиной, похожим на испанца, приятной наружности, с темными волосами и глазами…
— А как у сыночка глазки зелено-голубые увидел, сразу понял, что не его кровинушка, а князя Ливена… — вздохнула Марфа. — Говорите, ранее у Якова Дмитриевича даже портрета матушки не было? Он хоть помнит ее?
— Почти не помнил. В последнее время начал вспоминать.
— Знать бы, где тот портрет, что я в комнате у Дмитрия Александровича на полу находила. Хоть и младенец на нем Яков Дмитриевич, а все ж с матушкой…
— Вот он, — Анна достала портрет из комода. — Я его случайно нашла. Мне Павел Саныч разрешал в комнаты Дмитрия Александровича заходить…
— Отчего ж ему не разрешить? Вы ж Дмитрию Александровичу невесткой бы приходились.
— Я в комнате за ковер запнулась, налетела на секретер, из него ящичек выпал, а в нем этот портрет был, — сказала Анна Марфе то же самое, что и Якову.
