Доктор посторонился, и возникла массивная фигура чернокожей медсестры. «Детка» была на голову выше и в два раза шире субтильного Чейза. Джуди привычным движением повернула пациента на бок, и запах эфира защекотал ноздри. Кондраки закрыл глаза. Он не почувствовал, как игла вонзилась в плечо, только ощутил разнесшуюся по телу теплую волну. Голова стала легкой и прозрачной.

– И сколько мне еще так лежать? – с трудом пошевелил губами адмирал.

– Недельку, не меньше, – отозвался врач.

– А потом?

– А потом, можно двигаться, только избегать перегрузок. Джуди будет дежурить внизу, если надо, вызовите, – врач извлек из сумки маленький электронный пульт и положил на столик у изголовья.

Когда медики ушли, в комнате стало совсем тихо, только под потолком, навевая сон, слегка посвистывал кондиционер. Занавески на окнах были полуприкрыты, и в щель между ними на фоне синего безоблачного неба виднелась могучая крона старого мангового дерева.

Послышался лёгкий шелест. Кондраки скосил глаза и увидел скользнувшую в приоткрытую дверь серую спинку кота Бэзила. Тот мягко вспрыгнул на столик, и уставился на больного своими пронзительными жёлтыми глазами. В этом взгляде не было ни сочувствия, ни снисхождения.

«Наверное, в суматохе никто не подумал о том, что нужно покормить Бэзила, и он теперь зол на меня», – вяло шевельнулась мысль в больной адмиральской голове.

Блеснув медалью на шее, кот зевнул, обнажив частокол острых зубов, спрыгнул на пол и неспешной походкой вышел. Тупая боль, сидевшая в груди, как-то растворилась и ослабла. Адмиралу привиделась Ани Ламберт. Пальцы журналистки проворно бегали по клавиатуре. Оглянувшись на Кондраки, француженка презрительно усмехнулась, поправила рукой прядку упавших на глаза черных волос и продолжила печатать, внимательно вглядываясь в монитор.

– Сволочь! – Кровь прихынула к вискам адмирала. – Откуда она все узнала? – Кто-то ей помогал, но кто?!

Адмирал протянул руку к пульту и нажал кнопку.

– Вам нельзя вставать, – сказала вошедшая в комнату Джуди.

– Я и не собираюсь, – недовольно отозвался Кондраки. – Пригласите, пожалуйста, шифровальщика.

– Но доктор Чейз… – начала медсестра.

– Кто здесь командующий, я или доктор Чейз?! – перебил её адмирал. – Делайте то, что вам велено! И ещё… накормите кота.

Независимая французская журналистка Ани Ламберт, одно имя которой вызывало у Кондраки принцип ярости, была устранена, но помощники, снабжавшие её информацией, продолжали здравствовать, и они представляли несомненную опасность.

Служба радиоразведки быстро исполнила задание. Как свидетельствовала выведенная на экран адмиральского компьютера интернет-переписка француженки, на неё работали около трёх десятков корреспондентов в разных странах. Независимая журналистка много печаталась и неплохо зарабатывала. Часть, полученных средств она тратила на содержание сети помощников. Свои связи Ани не афишировала, но и особо не скрывала.

Письма Ламберт и ответы корреспондентов не вызвали большого интереса со стороны командующего, пока компьютер не выдал письмо некоего Жана Люка. В коротком сообщении говорилось о прямой причастности к гибели подводной лодки «Эльзас» Стивена Кондраки. Адмирал убил французских моряков, писал Жан Люк, чтобы не допустить утечки сведений об опытах по создания нового вида биологического оружия.

«Так вот откуда ноги растут! – лицо командующего исказила гримаса ненависти. – Из-под земли достану и растопчу!»

Через какие-то двадцать минут адмирал уже знал, что человек, открывший французской журналистке тайну острова Ликпо, направил свое послание с компьютера, установленного в одном из парижских интернет-кафе.

Похожий на жука человек в сером плаще, снабжённый паспортом на имя первого секретаря посольства США во Франции Вилли Парсона и фальшивым удостоверением агента французского частного сыскного агентства «Нарцисс», вылетел по заданию Кондраки из Нью-Йорка в Париж на следующее утро.

В тот день, когда от взлётной полосы аэропорта Джона Кеннеди с тяжёлым гулом оторвался самолёт с профессиональным убийцей на борту, на другом конце планеты в номере сосногорской гостиницы «Нарзан» проснулся боксер Константин Байков.

Пробуждение сопровождалось ощущением вялости во всем теле и чувством горького сожаления по поводу утраченной победы. Но самое плохое мухи, поселившиеся в результате полученного нокаута в голове боксёра вчера, за ночь никуда не исчезли и продолжали жужжать в висках и затылке.

Из суеверных соображений Костя не брился перед боем, и теперь из зеркала на него глянул заросший двухдневной чёрной щетиной мужчина, с заплывшим правым глазом, заклеенной пластырем бровью и искривлённым носом. Забинтованная правая кисть не гнулась, о бритье не могло быть и речи.

А как всё хорошо начиналось. Байков убедил зрителей в своей лёгкой победе уже в самом начале поединка. Он будто и не боксировал, а танцевал на ринге. Его соперник Дмитрий Лапшин выглядел мальчиком для битья. Всем было очевидно, что Костя мог бы разделаться с ним очень скоро, но, желая потешить болельщиков, заполнивших трибуны, намеренно затягивал поединок.

Рисуясь перед зрителями и играя с соперником, как кошка с мышкой, Константин совершенно неожиданно пропустил контратаку. Это случилось в середине третьего раунда: Лапшин, вынырнув из-под кулаков Байкова, левой сбоку нанёс удар в переносицу. Перчатка, скользнув по брови, содрала кожу, и темно-красная струйка стала заливать правый глаз. Схватка была приостановлена. Врач обработал рану, заклеил её пластырем, Константин вскочил на ноги и нетерпеливо затанцевал на ринге.

Как только судья произнес «Бокс» и уронил руку, разделявшую спортсменов, обозленный досадной неудачей Байков, поднял перчатки на уровень глаз и стремительно ринулся на Лапшина, но был пойман на встречном движении. От короткого, жёсткого удара в голову Костя пошатнулся, непонимающим взглядом обвёл трибуны и упал, как подкошенный.

Публика застыла в оцепенении: трёхкратный чемпион края, фаворит, в победе которого не сомневался никто, лежал, раскинув руки, на виниловом покрытии ринга, и судья суетился над ним, отсчитывая роковые секунды.

Пронзительные лучи прожекторов били поверженному боксеру в лицо, и свет, проникавший сквозь ресницы, распадался на радужные нити, в которых роились и жужжали мириады мух. Вдыхая смешанный с запахом пота приторный дурман неизвестных ему цветов, Байков отчётливо понял, что бой проигран и проигран окончательно.

Прикрыв подбитый глаз чёрными фильтрами очков, Костя вышел из гостиницы в надежде, что прогулка поможет ему избавиться от назойливого жужжания в голове. На площади вокруг фонтана неспешно прогуливался курортный люд. Вертелась яркая карусель.

В толпе выделялась высокая женщина с голубыми под Мальвину волосами, сигаретой во рту и картонным щитом на шее, с которого строго смотрел на праздную публику лысый, бородатый мужчина. Объявление под портретом гласило: «Доктор Христофор Кисиди. Вывожу из запоев, избавляю от вредных привычек и устраняю нервные расстройства методом гипноза и внушения».

На широком плече «Мальвины» сидела, постреливая глазами по сторонам и нервно подергивая хвостом, маленькая обезьянка в жёлтом брючном костюме. Когда лёгкий ветерок склонял к её носу облачко табачного дыма, обезьянка брезгливо кривилась, и, стремясь отогнать губительные пары никотина, махала перед мордочкой зажатым в маленькой лапке китайским розовым веером.

Заметив Костю, хвостатая ненавистница курения сунула веер подмышку, сделала пригласительный жест, и, как только боксёр приблизился, тут же оказалась на его плече. Коротким хищным движением обезьяна сорвала с Константина темные очки, напялила их себе на морду и, перепрыгнув к хозяйке, что-то возбужденно залопотала. При этом на манер цыганок, требующих «позолотить ручку», воровка тянула к Байкову открытую ладошку.