Противный червяк! Она улеглась на спину, выставив розовое брюшко. Карлуша боялся наступить на нее. Ведь это вовсе не собака!

Потом Карлуша увидел много больших зеркал, и во всех зеркалах отражалось множество женщин. Вскоре он заметил, что в комнате перед трельяжем сидит только одна дама и ее-то он увидал трижды в тройном зеркале. Она сидела к ним спиной. Сзади стояла парикмахерша и причесывала ее. Дама даже не обернулась. Тройное отражение глянуло на него из зеркал.

Господин Иоганн и тетушка Мари поклонились этим лицам в зеркалах. Карлуша сделал то же самое. Тетушка Мари сказала:

— Вот этот бедный малыш, уважаемая госпожа баронесса, о котором я вам только что рассказывала!

Это было сказано таким смешным плачущим голосом, что Карлуша удивленно взглянул на тетушку Мари. Она скорчила такое глуповато-наивное лицо, что мальчик чуть не расхохотался. Но вовремя удержался. Он не забыл, какая грозит ему опасность, если он себя выдаст. Ведь здесь были наци.

Три дамы в трех зеркалах начали говорить. Это были три молодые красивые дамы: одна напротив, вторая сбоку и третья вполоборота. У них была белоснежная кожа. Вместо бровей над глазами виднелись две кривые линии. Все три зеркальные дамы были баронессой Лангенхорст.

— Так это ты, бедный маленький сирота? — начала она певучим голосом, как священник на воскресной проповеди. — Тебя зовут Карлуша? Не так ли? Я слышала о твоем несчастье. Мне Мари рассказала. Не отчаивайся, дитя мое. Бог тебя не оставит… Этот локон над ухом слишком велик, — тем же тоном бросила она попутно парикмахерше. — Бодрись, дитя мое. У меня ты обретешь свой дом. Добрый боженька привел тебя ко мне. Твое юное чистое сердце в этом христианском, националистическом доме должно… Я не хочу сегодня этим душиться, дайте мне немного новых духов… Твое чистое сердце должно узнать, что такое святая человеческая любовь.

«Настоящая канарейка», подумал Карл, когда она на секунду замолчала. Ее обрызгивали духами, как цветок водой. В комнате разлился приятный запах.

— Теперь нам не надо брать вторую горничную, — простонал господин Иоганн. — Мальчишка может помогать на кухне и при уборке.

— Ты будешь воспитан здесь в духе священной любви, — начала «канарейка». — Твое чистое сердечко, дитя мое… Дайте мне помаду…

Парикмахерша подала ей с туалета губную помаду в золотой оправе. «Канарейке» стоило только протянуть за ней руку. Она продолжала петь, подкрашивая губы:

— Да, ты будешь воспитан для честной работы на пользу народа и отечества… — Она поглядела на себя в зеркало.

В этот момент Карлуша услышал, что тетушка Мари как-то подозрительно сморкается. Он искоса взглянул на нее: тетушка Мари утирала передником глаза.

— Он может ходить на почту, — опять застонал господин Иоганн. — Может чистить серебро и поливать цветы в зимнем саду. Может чистить охотничье оружие господина барона…

Господин Иоганн говорил все быстрее и горячее, глядя с возрастающим интересом на Карла.

— Он может чистить платье и обувь. Он научится протирать окна и мыть автомобиль. Может носить пакеты. Он может после кофе обносить гостей сигарами… Он может… он может…

Голос господина Иоганна осекся. Начался припадок кашля, и он не мог больше говорить. Тетушка Мари продолжала, подражая ему:

— Он может колоть дрова и носить уголь. Он может натирать полы и выколачивать ковры…

На ее лице промелькнуло злое, насмешливое выражение, но тут же она опять скорчила глупую рожу.

Дама встала и направилась к Карлу. Она была высока в стройна. На ней был смешной пестрый халат, а под ним белая шелковая пижама. Точно кукла из витрины Вертгейма[4].

Она остановилась перед мальчиком и, наклонив голову, принялась его рассматривать.

— Мило, — сказала она, наконец, словно выбирала платье в модном магазине. — Тебе нужно сшить красивую ливрею, Карлуша.

Она повернулась к господину Иоганну, который уже перестал кашлять и вытирал выступившие на глазах слезы.

— Надо обшить желтым галуном. Это подойдет к цвету его глаз. Распорядитесь немедленно, Иоганн.

Она погладила Карлушу по лицу. Аромат духов ударил ему в нос. Рука была мягкая и нежная, но Карлушу почему-то вдруг затошнило.

«Канарейка» улыбнулась и сказала:

— Он будет выезжать со мной.

Тетушка Мари опять начала сморкаться.

— Как вы добры, госпожа баронесса, — сказала она всхлипывая. — Поблагодари благодетельницу, Карлуша, и поцелуй ручку.

— Спасибо, — опустив глаза, прошептал Карлуша и нагнулся над белой ароматной рукой.

— Будешь носить красивую ливрею с желтым галуном. И на автомобиле будешь ездить с барыней, — сказала тетушка Мари и вытерла глаза. — Такого доброго сердца, такого благородного сердца больше и на свете нет. Я так и знала.

— Идемте, — сказала баронесса. — Представим нашего маленького грума господину барону.

В то самое утро, когда Карлушу представили баронессе, о нем думали с тревогой и огорчением в двух разных местах.

Одно из них — маленькая унылая квартира в подвальном этаже. За кривоногим, шатким столом сидел старик и мастерил из старых окурков новые папиросы. Он высыпал недокуренный табак на каменную дощечку и тщательно разминал и перемешивал его. Потом набивал им гильзы, лежавшие рядом. Его трясущимся рукам было трудно всунуть машинку в гильзу и не порвать ее. Много гильз пропадало, а они стоили дорого.

Старик вздохнул, но на этот раз не из-за гильз. Он озабоченно покосился на молодую женщину, которая беспокойно ходила взад и вперед по длинной узкой комнате. Он вздохнул, глядя на нее.

Старик посмотрел на кровать. Там сидела его жена с огромными очками на носу и вязала. Они обменялись понимающим печальным взглядом. Они словно спрашивали друг друга: «Ну, что нам с ней делать?» Они не знали этой молодой женщины. Вчера вечером ее привел товарищ Фриц и попросил приютить у себя. Его, конечно, не спросили, кто она, и вообще ни о чем не спрашивали. Партия прислала им товарища, следовательно, их дом был ее домом, и они делились с ней всем, что имели.

Но молодая женщина сама рассказала кое-что о себе. Она скрылась от ареста и оставила своего десятилетнего сына. Она даже не знает, где он и что с ним.

Все это она рассказала спокойно, не жалуясь. Но всю ночь сна не спала, ворочалась и металась на кровати. А встав утром, принялась ходить взад и вперед по комнате. Взад и вперед, уронив голову на грудь, скрестив руки на спине. Взад и вперед.

Старик и его жена несколько раз пытались с ней заговорить, чтобы отвлечь ее от печальных мыслей. Они были уверены, что сна все время думает о своем сыне. Но она даже не слышала, когда к ней обращались, и пришлось оставить ее в покое. Они только заботливо и сочувственно смотрели на то, как она все ходит взад и вперед. Безостановочно: взад и вперед.

Старик вздохнул. Тут жена не выдержала. Она поправила очки и сказала:

— Он, вероятно, где-нибудь устроился. У меня такое чувство.

И старик подхватил:

— Я и говорю, что мы его скоро найдем. Я в этом уверен, товарищ!

Молодая женщина вдруг остановилась и подняла бледное лицо. Она сжала пальцами виски, строго наморщила лоб и сказала:

— Вам Фриц не говорил, когда мне придти за листовками?

Другое место, где в это утро много думали о Карлуше, была маленькая мастерская сапожника Шрамма. Вся компания была в сборе. Тут были Лиза и Петер, да и Хельмут улучил минуту и прибежал. Все собрались у постели Франца.

В другое время сапожник Шрамм этого бы не потерпел. Он всегда был плохо настроен и зол на весь свет. Бедному Францу нелегко жилось с тех пор, как умерла его мать, но со вчерашнего дня Шрамм вел себя как-то странно.