— Сочувствую, — отзывается Таген, отводя взгляд. Общая картина его мимики вполне подпадает под термин «смущение». — Извините, я не знал…

— У меня есть женщина, которая меня воспитывает, мужчина, которым я безгранично восхищаюсь, и мужчина, с которым я ругаюсь. Это вполне сходит за семью, — пожалуй, Учёному, Вечному и тем более Императору это слышать не нужно. Тяжело будет объяснить, отчего я их так описала для ущербного блондоса. А что делать? Если уж решили притвориться гуманоидами ради общего блага, то будет подозрительно, если я не смогу что-то рассказать о своей несуществующей «ячейке общества». Приходится сочинять на ходу. Хорошо, что эти вопросы задают мне, а не остальным ребятам, я хотя бы примерно представляю, что врать.

— А у нас с Луони есть отец, мать, дядюшки, тётушки, бабушки, дедушки и страшная прабабушка — упаси Космос с ней познакомиться, закормит. И все нас до сих пор воспитывают. Так что вам везёт, что у вас лишь одна наставница.

Ну понятно тогда, почему он за сестру пытается решать. Два инфантильных блондоса комплексы друг на друге отрабатывают. Анекдот на ближайшие лет сто-двести, понятный даже космодесанту. Какое счастье, что атавизм семьи у нас давно изжит.

— Мне больше нравилась моя первая учительница, — второй раз за беседу я вспоминаю Ривер, впервые за столько лет. Это не к добру. Неужели сейчас из-за какого-нибудь дерева на меня нацелится альфа-мезонный бластер и раздастся боевой клич: «Падай, крестница, ты убита»? Ах, как бы этого хотелось, и как бы это с треском провалило нашу миссию!..

Но что-то мне подсказывает, что Ривер Сонг я больше не увижу. Мы хорошо чувствуем темпоральные парадоксы, так что я знаю — нам с ней больше никогда не светит даже словечком перекинуться. Её персональное время с момента нашей последней встречи и до её смерти, очевидно, расписано посекундно, и для Зеро там места нет. Иначе я могу по своей неуёмности характера попытаться нарушить естественный ход событий. А время-шремя не любит шуток. Жаль только, я так и не знаю обстоятельств её гибели.

Таген срывает листок с какого-то куста, мимо которого мы проходим, и задумчиво крутит его между пальцами.

— Послушайте, а та мелодия, которую играла ваша соплеменница… Она откуда?

Упс. Впрочем, могу предположить, что именно за репертуар у Дельты.

— Это наша древняя песня. Извините за плохое исполнение, Судиин только учится.

— Ваша древняя песня? — уточняет он озадаченно, сильно нажав на слово «ваша». — Знаете, только вы не смейтесь, но она мне смутно знакома. У меня вообще такое чувство, что мы с вами когда-то давно встречались. Я смотрю на вас — не только на вас лично, я имею в виду, на кочевников, и не могу отделаться от впечатления, что мы друг друга знаем, что в вас есть нечто родственное.

Варги-палки, ну, приплыли. Талы никогда не увлекались ментальными техниками, но всё же имеют к ним склонность не меньшую, чем имели каледы. А из каледов получились мы, далеки, с нашими ментальными техниками и психокинезом — да, подхлёстнутым аппаратурой и медикаментами, но всё же мы на это способны! Этот блондос что, чует какой-то резонанс волн мозга? Тот самый резонанс, из-за которого так сладко было бы убить и его, и сестрицу?

А логика в мозгу тем временем щёлкает своими логическими реле. Сейчас достаточно удобный момент, чтобы начать реализовывать план Императора.

— Действительно, странно, — соглашаюсь я со словами Тагена. — Вы с Доктором рассказывали, что ваш родной мир назывался Скаро. А на нашем древнем языке слово «скаару» означает «жилище».

Вот как он ухитряется делать настолько квадратные глаза? Надо бы перенять жест, хорошо смотрится. Вопросительно приподнимаю бровь в ответ, мол, «объясни»? В ответ тал произносит вполне ожидаемое:

— «Скаро» значит «дом». Мы испокон веков так называли свою планету.

— Нет, — говорю. — Наша планета называлась «Паатру».

— «Патро», — глаза блондоса настолько огромные, что стукни по затылку, и вылетят из глазниц. — «Мир».

Останавливаемся, уставившись друг на друга — он даже не моргает, да так, что впору на квантовых тварей охотиться, я же задираю брови так высоко, как умею.

— Надо же, — говорю. — И слово «дал-ек» на том же древнейшем значит «человек, подобный богу». Это из нашей священной книги.

— К-книги Пророчеств? — заикаясь, спрашивает тал. Ого, он действительно очень плотно интересуется историей периода Тысячелетней войны. Очень, очень плотно.

Изображаю подозрение и испуг — сощуриваюсь и отступаю на шаг.

— Откуда вы о ней знаете?

— Она упоминается в наших хрониках, как основа идеологии далеков, — в его глазах тоже появляется подозрение. Миссия расчётно балансирует на одной ложноножке.

— Смертоносцев?! Это невозможно. Книга Пророчеств — исключительно мирная, она не может породить нацизм. Как они могут на неё опираться? — я старательно изображаю изумление. Надеюсь, не слишком бездарно.

— «И в конце войны каледы станут богоподобными», — отзывается Таген, всё так же напряжённо глядя на меня.

— «Табона дэ тьянн-тэл, эск талу бэк калид ульрик та дал-ек». Глава сто четвёртая, стих восьмой, двенадцатая строфа, — добавляю эхом, не преминув улыбнуться про себя — часть строфы-то он не перевёл, «эск талу» — «талы будут повержены». Идеология, идеология... — Вы имеете в виду, они выстроили идеологию на вырванной из контекста строфе?

— Я имею в виду, мы что, с одной планеты? — наконец-то произносит он вслух.

Чуть заметно пожимаю плечами.

— Во вселенной много совпадений, в том числе невероятных. Давайте я расскажу вам всё подробно, а потом уже подумаем, уроженцы ли мы одного мира, или нет.

— Присядем? — кивает он на подвернувшуюся скамью, обсаженную земным шиповником. Действительно, парк-ботанический сад.

— Побеседуем sub rosa, — киваю, усаживаясь на пластиковой поверхности. — Вам знакомо это выражение с Сол-3?

— «Под розой», то есть тайно. Вы подкованы лучше, чем можно было предположить.

Бросаю взгляд на ботинки.

— Нет, — говорю. — Металлические набойки отсутствуют.

Тал отчего-то фыркает. Наверное, это была какая-то шутка, только я её не уловила.

— Итак?

— Наши предки жили в маленькой гористой стране на планете под оранжевым солнцем. К северу были дикие плоскогорья, к югу — большая равнинная страна, с которой наш народ вёл торговлю рудами и продуктами животноводства. Себя они называли просто «люди», остальных — «другие», «чужаки». Потом на ту, соседскую, страну напали. Началась война. Малый народ, сидящий на больших ресурсах, немедленно оказался атакован, нейтралитет наших предков не продержался и нескольких лет. По ним начались ядерные бомбардировки. Уйти из горных долин было некуда, карстовые пещеры обрушивались от ударной волны. Но в наших краях была особая зона, называемая Священной долиной. Когда-то, во времена дикости, её обожествляли, но после наступления эры Великого Научного Прорыва наши учёные разобрались, что это был стабильный разлом в ткани пространства и времени, уводящий в запределье, в легендарную нулевую координату, — в пристальных синих глазах тала мелькает что-то недвусмысленное в мой адрес. Чуть улыбаюсь, мол, угадал. — Всё, что успели сделать физики, это построить небольшую эвакуационную станцию, поддерживающую локальное трёхмерное пространство и субьективную темпоральность. Прежде чем наши долины и вершины выгорели дотла, часть людей успела укрыться в междумирье. Мы несколько раз пытались вернуться домой. Но сперва были слишком высоки уровни радиационного загрязнения, а потом в Священной долине появились смертоносцы и построили там рудник. В том регионе был выход кобальтовой жилы, видимо, им требовался этот металл. Почти сразу они поняли, что им подвернулось помимо руды, и нам пришлось поднапрячься и закрыть трещину, чтобы они до нас не добрались. Естественно, они с нами не разговаривали, поэтому мы до сих пор не знали, как они себя называют, и не сразу поняли, кого вы с Доктором имели в виду. Значит, они тоже с планеты наших предков?