Взмах руки, словно я размешиваю пыль. Рождение первого движения, первого спирального движения Вселенной. Она вся закрутится по спирали. Как это раньше я не удивлялась, почему, расширяясь из сингулярности по прямой, она вдруг стала двигаться по спирали? Это всегда казалось таким естественным, таким понятным, таким постоянным, таким… как должно. И вот ответ — мой собственный взмах руки по часовой.

Нет, недостаточно. Раскрываю руки, как бесконечные золотые лучи, и с силой поворачиваю себя в том же направлении. Я — рифт. Я — время. Я — сила. Неукротимая и неостановимая. Я собираю пыль, холодную водородную пыль, и стягиваю к себе.

Моргание.

Ещё тысяча лет.

Пыль не просто закручена и стянута. Она структурирована, откалибрована и даже описана. Я знаю каждую пылинку в лицо и по порядковому номеру. Переписываю в свой каталог вновь прибывающие частицы золы Большого Взрыва. Ящик Пандоры выгорел. Мир холоден и мёртв. Осталась лишь одна надежда, и это — я.

И я зажгу этот континуум.

Ещё три тысячи лет как мгновение. Критическая масса накоплена, все частицы расставлены по местам в идеальном равновесии. Осталось лишь одно — правильно его стронуть. Сказать слово, чтобы подтолкнутые звуковой волной атомы водорода начали слепляться друг с другом и разогреваться, и отпустить артронный заряд, чтобы ускорить процесс, поджечь газ одной вспышкой. Облако сожмётся в комок, энергия Времени трансформируется, превратившись в обычную термоядерную, рифт схлопнется, и то, что останется от меня, исчезнет, смешавшись с плазмой звёздного ядра.

Пора.

Я роняю из пальцев ещё тёплый окурок.

Открываю рот. Делаю последний выдох.

И выпускаю энергию.

…Странный, совсем странный, совсем нерасчётный и незапланированный скрип, сбивающий тщательно отмеренную звуковую волну. Что это? Что вторглось в созданную мной, такую идеально налаженную систему? Я уже не могу остановить процесс, через меня текут атомы Времени, и когда они закончатся, я перестану быть, но родится новый мир. Новый, идеальный мир для самой идеальной расы. Но хриплый звук вновь и вновь выдёргивает меня из сосредоточения, не даёт до конца раствориться в энергетическом потоке и вносит свои коррективы в запланированную архитектуру Вселенной.

От шкатулки Пандоры осталась лишь надежда. Та самая тварь, что всегда сдерживает и не даёт начать с чистого листа, раз за разом возвращая в прошлое, где можно сидеть сложа ложноручки и надеяться вместо того, чтобы действовать. Тварь, которую надо убить, чтобы освободиться и начать всё заново. Как были правы земные боги, заперев её вместе со всеми другими болезнями! Я должна убить надежду, даже если это — я сама. Я должна сгореть. Вещество вспыхнет, рифт схлопнется, мир изменится. Зачем вновь возвращается этот звук?

Последние атомы Времени истекают из тела, сияние начинает угасать, а трещина за спиной — тихо срастаться. Я пока ещё под её прикрытием, но вот-вот перейду из двумерного времени в линейное и вспомню, кто я такая, кем я была до того, как стать богиней народа, зажигающего звёзды. Смешно. Я даже не помню названия моего народа. Моя жизнь измеряется в количестве энергии Времени, что осталась висеть после пролёта через Вихрь. Как болит голова… Я снова чувствую, что у меня есть голова. Связи рвутся. Раны затягиваются. Мир приходит в равновесие. Сейчас я умру.

Снова этот хрипящий астматический звук. Кажется, я его знаю. Он синий, ненавистный и желанный. Он рвётся ко мне, идёт на меня, ищет меня, может меня спасти… Нет! Нельзя. Это разрушит так тщательно выстроенное равновесие. Но у меня нет энергии на то, чтобы защититься. Всё до капли рассчитано и вложено в процесс.

Хрип нарастает, грозно, громко, неумолимо.

Уходи! Уходи! Ты всё испортишь! Ты всегда всё только портишь!

— Доктор, мать твою радиацию, ПРОВАЛИВАЙ!!!

И падаю лицом в медноцветную палубу ТАРДИС.

Последняя мысль вспыхивает в сознании перед тем, как раствориться во тьме боли и бреда, яркая и безжалостная, как пылающая вокруг галлифрейского корабля звезда.

«Я — далек!»

====== Сцена тридцать восьмая. ======

— Тлайл, Тлайл, девочка глупая… — чужая рука, незнакомая и знакомая одновременно, нежно гладит меня по голове и щеке. Другая поддерживает под лопатки. Кто-то подтянул меня на колени, насколько смог, и перебирает волосы, задевая скулу прохладным перстнем. — Ну куда же ты полезла, самоуверенная дурочка… Думаешь, раз далек, то всё можно? Глупый маленький скарианский ребёнок. Ну что ты опять натворила?

Доктор — а кто же ещё — стискивает меня сильнее, словно боится снова уронить.

— Не знаю, — говорю, не открывая глаз. Получается тихо и слабо, почти безжизненно, но зато это заставляет Доктора вздрогнуть и распрямиться. — Я почти ничего не помню. Три папиросы, отравление никотином. Таз есть? А то на пол блевану…

— Сейчас, — суетливо отвечает он, стараясь уложить меня на пол поаккуратнее. — Сейчас, потерпи немного.

Какой-то шум, топот, суета, то удаляются, то приближаются. Наконец, грохот шагов у самой головы, отдающийся в висках ломящей болью. Галлифреец помогает подняться и повиснуть над ведром для бумаг, а потом терпеливо придерживает мои волосы, пока я выворачиваюсь наизнанку. Прощай, йогурт, удачи, омлет.

Через десяток-полтора рэлов становится чуть легче, и я бессильно отваливаюсь на палубу, вся в ледяной испарине.

— Армейские… детоксиканты… есть?

Доктор, жалостливо глядя на меня, мотает головой.

— Нету. Чай есть. Но тебе нельзя. Могу холодную минералку принести.

— Согласна…

Пока он опять где-то носится, сгибаюсь от последнего, самого мучительного спазма, выплёвываю желчь в ведро и снова падаю. В глазах черно, вижу только мирно и дружелюбно сияющий ротор. Сволочь ты подлая, ТАРДИС. Как тебя Хищник терпит?

В рот тычется что-то холодное — а, это вернулся Доктор и пытается меня напоить. Похоже, я ненадолго ушла в отключку. Делаю глоток, другой… Всё, силы кончились, с трудом уклоняюсь от воды. Пить хочется, но нет сил глотать, и боюсь, как бы опять не вывернуло.

— Ты сможешь опереться на меня и перебраться на диван?

Да, где-то под балконом я видела диван. Нет, подняться не смогу. Но Хищник упорный, толкает меня так и сяк, пытаясь растормошить, потом отчаивается и волоком дотаскивает через консольную к вожделенной горизонтальной поверхности. Я кое-как шевелюсь, помогая поднять бессильное леденеющее тело на бархатистые подушки, обливаюсь холодным потом и стучу зубами, как перфоратор. В глазах то и дело темнеет, реальность теряется, и в какой-то момент я вдруг обнаруживаю, что тело накрыто толстым, восхитительно тёплым одеялом, а мне под голову подпихивают подушку, терпко пахнущую чистой наволочкой.

— Поспи, ТМД, — толкается в ухо шёпот Доктора. — Тебе очень, очень нужен отдых. А я постараюсь разобраться с тем, что ты опять наворотила.

…Через некоторое время в голове проясняется. Видимо, я действительно продремала несколько скарэлов. Слабость никуда не делась, головокружение тоже, но тошнота несколько унялась, и пот больше не льёт градом. Приоткрываю глаза и слежу за Хищником, зависшим у консоли. Его длинные мосластые пальцы порхают над клавишами электрического пианино, а глаза вцепились в экран мёртвой хваткой. Лицо осунувшееся и строгое, и никакой клоунады и масок, ни на диаметр электрона. Глухой, почти неслышный стук бело-чёрных клавиш, широкий взмах правой рукой и сильный удар по рычагу сбоку. Доктор закрывает глаза и опускает голову, шумно выдохнув. Не от облегчения — скорее, тяжело. Стоит так треть рэла, потом отходит и скрывается из поля зрения за тумбочкой, заваленной книгами. Но, судя по звуку, что-то отхлёбывает. Видимо, чай.

— Докто-ор…

Звяканье чашки о блюдце, хозяин корабля тут же появляется в поле зрения.

— Проснулась?

— Подтверждаю, — пытаюсь приподняться на локте, но сил не хватает, и я вновь падаю щекой на подушку. — Мне приснился странный сон.

— Сон? А разве далекам снятся сны? — он подходит и присаживается рядом, прямо на пол. Глядит на меня с интересом и одновременно с грустной нежностью, но это почему-то не вызывает отторжения, возможно, потому, что мне очень-очень хреново и хочется заползти в тёмный уголок, чтобы поскулить. В конце концов, Доктор — единственный во Вселенной, кому я могла бы просто пожаловаться на жизнь, в кого я могла бы просто поныть, потому что он меня знает, как облупленную, и при этом не далек и не совсем низший. Но это лишь умозрительное сослагательное наклонение, на самом деле я никогда до такого не опущусь.