— Мне приснилось, — бормочу, — мне приснилось, что я упала в Вихрь Времени. И столкнулась там с Хроносом. Он превратился в Белого Кролика и пил твой отвратительный чай. И ещё с кем-то там встречалась, только не помню, с кем. Мне очень, очень-очень надо было выжить, поэтому я слилась с Вихрем, впустив его в себя. И после этого вообразила себя существом, которому под силу создать идеальную звезду. Глупо и нерационально, да? Будто бы я стравила избыток артронной энергии в пыль, оставшуюся после Большого Взрыва, и из этого получилась звезда, большая-пребольшая голубая звезда. Вот только остатки энергии почему-то не смогла отдать, и там, в самом ядре, не закрылся темпоральный рифт. И вместо идеальной звезды, тщательно выверенной по парадигме Скасиса, получилась какая-то хрень…
— Замечательное уставное слово «хрень», — улыбается он, но совсем без иронии, беззлобно, даже ласково.
— Я могу перейти на формальную речь, — предлагаю в ответ чуть обиженно и получаю в ответ горячее отрицание. — Где мы сейчас?
Он улыбается чуть шире, блеснув ровными зубами:
— На заре Вселенной. Переместились на пятнадцать тысяч лет вперёд от того момента, где я тебя подобрал, и на световой час в сторонку от звезды имени бешеного далека, а то ТАРДИС могла не выдержать давления и температуры в её ядре. Сейчас высчитываю координаты, что это вообще за светило такое ты засветила… — и добавляет, делая вид, что не замечает моего лица: — Глюкозу дать?
— Лучше просто воду. Минеральную, — выдавливаю в ответ.
Что, это был не сон и не укуренные галлюцинации? Так, сейчас ты, девушка, будешь пить минералку и поступательно восстанавливать всё, что с тобой произошло там, в Вихре.
Глотая прохладную колючую шипучку, притащенную Доктором, я стараюсь вспомнить, что же было. Расцепившиеся руки, падение из ТАРДИС — помню. Хроноса помню. Кажется, я даже что-то из-под него выбила… Ах, да! Он починил нам солнце, или сказал, что починил; пока не вернусь, правду не узнаю. Потом… Потом начались абсурдные галлюцинации, видимо, под влиянием табака. Смутно вспоминаю какие-то ассоциации с популярной земной сказкой Кэррола — Белый Кролик, гигантский чайник Сони и её файф-о-клок, на который пригласили Венди Дарлинг… Я там поняла что-то важное, очень важное. Но оно забылось. Возможно, это вообще были глюки, вызванные высокой концентрацией никотина, и мне только кажется, что я что-то поняла. Так ведь тоже бывает.
А звезда… Да, смутно, очень смутно я помню, что у меня не было другого выхода, что мне надо было слиться с Вихрем, чтобы выжить. Все математические расчёты даже застряли в мозгу; та-а-ак, я набрала несколько тысяч атто-омег? Ничего себе… Удивительно не то, что я смогла с их помощью запалить светило, а то, что я не сдохла раньше, ещё в Вихре.
— Знаешь, Доктор… Ты ведь можешь гордиться собой, — говорю, выдавливая горькую улыбку. — Ты опять спас мир от гениального плана далеков.
Он вопросительно приподнимает брови, но я так устала рассказывать, что не нахожу сил продолжать. Закрываю глаза и разжимаю пальцы, чувствуя, как в последний момент у меня подхватывают падающую бутылку. Всё, сил нет.
В редкие моменты просветления между провалами в темноту я помню мягкий медно-зеленоватый свет, словно сквозь толщу воды льются солнечные лучи, и Доктора, то приносящего мне грелку, то поправляющего подушку, то просто молча сидящего рядом. В очередной раз я сделала о нём скоропалительные и в корне неверные выводы, но это просто от того, что я его совершенно не понимаю и, наверное, никогда не пойму. Он живёт по своей собственной логике и своим собственным законам, мало сообразующимся и с нашими, и с галлифрейскими. Пожалуй, наиболее близкая формула, к которой я могу подвести его поведение, это «ценить то, что на глазах, и забить на всё, чего не видишь, потому что рано или поздно там тоже окажешься и тоже заценишь». Но попытка в очередной раз врубиться в то, как работает мозг моего врага, отнимает так много сил, так много сил… Поставить себе галочку — никогда больше не превышать табельную дозу, даже в критических ситуациях!
В четвёртое или пятое пробуждение, пока Доктор пытается взбить у меня под головой подушку, с трудом вспоминаю про пачку папирос. Хочешь, не хочешь, а надо принять окончательное и радикальное решение на её счёт:
— В кармане плаща… Табак… Уничтожь… Эту дрянь…
Прохладные пальцы соскальзывают мимо щеки, и я слышу удаляющиеся шаги и шуршание ткани. Внутри всё переворачивается от протеста, ладонь встаёт наизготовку к удару молнии — наверное, я неосознанно сопротивляюсь, не желая отдавать наркотик. Гигантским усилием воли заставляю себя положить руку обратно, потому что если пачка останется у меня, я опять сорвусь. А мне не хочется на чистку лёгких. Всё это отнимает остаток сил, и я вновь проваливаюсь в темноту, в мучительный бесформенный бред, ползающий по мозгам холодной головной болью.
Когда же это кончится?
Когда-нибудь кончится.
Не знаю, через сколько времени я наконец открываю глаза и понимаю, что всё в порядке. Мигрень растаяла, тело отогрелось, в глазах не плавают чёрные пятна, руки не трясутся, и даже есть хочется. Осталась небольшая слабость, но, скорее всего, она банально вызвана голодом.
Доктора в поле зрения нет, и звуков, подсказывающих его местоположение за завалами, тоже не доносится. Сажусь, всё ещё кутаясь в одеяло, и оглядываюсь. На дальнем подлокотнике дивана замечаю книгу, медицинский справочник по наркологии. Рядом, на полу, аккуратно поставлены мои ботинки. Интересно, Хищник долго искал застёжки или отверткой обошёлся? Бронзовый плащ наброшен на тумбочку со штабелем литературы на санскрите, но мне лень искать в памяти нужные словари, чтобы узнать хотя бы названия книг, или сконцентрироваться на понимании неизвестного текста, чтобы сработал автопереводчик ТАРДИС. Это всё сейчас не имеет значения.
Убедившись, что в положении сидя меня не ведёт, а Доктора на мостике вроде бы нет, сую ноги в ботинки и осторожно встаю. С одеялом расставаться неохота, в нём очень уютно, и, завернувшись в него, я ползу к лестнице вниз. Там холодильник, где лежит клубничный йогурт. Сейчас бы сразу стаканчиков шесть. Или десять. А я, оказывается, не просто, а ужасно голодна, словно сутки ничего не ела. Быть может, так оно и есть.
Из-за бардака приходится дойти почти до самой консоли, чтобы обогнуть заваленный хламом стеллаж, и я с любопытством бросаю взгляд на монитор. Увы, он не показывает ничего, кроме яркого голубого гиганта. Меня всегда умиляла манера землян называть самые древние звёзды «третьей популяцией», хотя по логике она первая, а третьей являются светила вроде их родного солнца. Древние звёзды, конечно, были не самыми живучими, а ещё точнее, самыми неживучими — выгорали за сотню-другую миллионов лет, но успевали насинтезировать достаточно вещества для появления более устойчивых звёздных разновидностей. Например, к моменту выхода далеков в космос они уже все перевелись настолько, что их и в самые мощные телескопы на границах Вселенной найти было невозможно. Но, покорив Время, мы смогли их изучить.
А любопытно, думаю я, закрылся ли всё-таки рифт внутри первой в мире звезды? А если нет, то что из этого выйдет, как это повлияет на реальность? Вот забава, если из её взрыва образуется, допустим, туманность Каскад Медузы. Или Око Тантала. Мощность-то подходит. Вселенная расширяется и постоянно, но неравномерно движется, расчёт современных мне или Доктору координат может занять не одни сутки даже у нашего главного компьютера. Одно понятно: моя затея с идеальной вселенной потерпела сокрушительное поражение в борьбе с главным источником хаоса в мире — Доктором. Но особой досады я, как ни удивительно, не чувствую. Наоборот, что-то подсказывает, что с моим творением всё не слишком просто, и случилось это непоправимое «непросто» именно из-за вмешательства Хищника. Да, идеальной Вселенной не получится, но одновременно с этим он спас линию времени далеков, которую я едва не перечеркнула в никотиново-артронном угаре. Хорошо со своими обязанностями справляется Мать Скаро, ничего не скажешь. И звезда имени галлифрейско-скарианской дружбы народов тоже наверняка особенная. Совершенно особенная. Иначе бы не было такого мощного темпорального эха в моей жизни.
